РОДИНА: ГОРЕЧЬ И ВЕРА

Известного армянского писателя Ваана ТОТОВЕНЦА (1894-1938), который был родом из Западной Армении (провинция Харберд, г. Мезире), Военная коллегия Верхового суда СССР приговорила к высшей мере наказания. После мучительного тюремного марафона и семнадцати изматывающих допросов, спустя два года после ареста, 18 июля 1938 года  в день его рождения приговор о расстреле был вынесен и немедленно приведен в исполнение.

УЕХАВ В 1908 ГОДУ В ЕВРОПУ, А ЗАТЕМ И К РОДСТВЕННИКАМ В АМЕРИКУ, В. Тотовенц в 1915 году окончил исторический факультет Висконсинского университета. В том же году он подался на Кавказский фронт, примкнул к полководцу Андранику, став его верным телохранителем и переводчиком (в 1920-м вышла в свет его книга "Полководец Андраник и его войны").

Весть об установлении Советской власти в Восточной Армении застала писателя в Париже и вселила новые светлые надежды. В 1922 году В. Тотовенц одним из первых армян-репатриантов решил вернуться на родину, где продолжил свою плодотворную творческую деятельность. Конечно же, ему в голову не могло прийти, что, издавая в Ереване в 1929 году сборник рассказов "Америка", он через несколько лет будет обвинен не только в контрреволюционной и антисоветской деятельности, но и в шпионаже.

"Америка явилась той страной, - писал В. Тотовенц, - которая обуздала во мне безудержные, безумные и бурные порывы. Она низвела меня с отвлеченных вершин и впритык подвела к реальной жизни. В Америке я увидел дно жизни". В трехтомное издание 1989 года помимо 12 рассказов были включены еще 10 - в них автор отразил нравы и трагические перипетии судьбы западных армян, оказавшихся на чужбине.

Предлагаем  вниманию наших читателей один из американских рассказов Ваана Тотовенца.

 Ваан ТОТОВЕНЦ

МОЙ СООТЕЧЕСТВЕННИК

Как только он вошел в наш магазин, мне показалось, что передо мной само олицетворение нищеты - точь-в-точь блуждающий образ горемыки.

В НЕВИДАННЫХ ДЛЯ АМЕРИКИ ЛОХМОТЬЯХ, СТРАШНО ХУДОЙ, КАК СКЕЛЕТ, он встал перед стеной с шелковым ковром из Шираза и воззрился на меня.

 - Умоляю вас, - заговорил он по-армянски, - устройте меня в какую-нибудь лечебницу, только бы не умереть на улице.

Трудно было сразу ответить, и чтобы как-то откликнуться, я поинтересовался:

- Вы откуда?.. - но почувствовав всю несуразность вопроса к умирающему человеку, я тут же поспешил сменить тему разговора, но он продолжил:

- Я хорошо знал твоего отца; какой был человек! Я очень сожалею… Ты меня не помнишь, тогда ты был маленький, я с тобой прогуливался и держал на руках; тебе было лет пять, когда я покинул родину; до меня дошли слухи о кончине твоего отца. Ну а как поживает твоя мать, как братья: Акоп, Геворк, Левон? Как же ты вырос! Забыл твое имя, но остальные имена все помню.

- В какую больницу ты хотел бы лечь?

- В любую, мне все равно, лишь бы была не платной, ты же видишь, у меня нет денег.

- Обожди, я мигом! - и я побежал к телефону позвонить в отдел здравоохранения города и попросить, чтобы разрешили одному человеку умереть в бесплатной больнице.

Мой вежливый и умоляющий голос возымел свое действие на завотделом:

- Я позвоню в больницу Como чтобы вас приняли.

- Премного вам благодарен!

- Да упокоятся его кости, - сказал завотделом, авансом проявив заботу о больных костях моего соотечественника.

- Спасибо, господин Николс, большое спасибо.

Я отключил телефон, надел шляпу и вместе с моим нищим и больным соотечественником вышел на улицу. До больницы Como было далеко. Я предложил больному поехать на трамвае, но он не согласился.

- В моих-то лохмотьях, стыдно как-то, - сказал он, - пойдем пешком, у меня еще хватит сил.

- Нет ничего стыдного в бедности, - ответил я, - давай сядем в трамвай.

Но он отказался. У меня же не было денег на авто. И мы пошли пешком. Было жарко. Палило солнце. Цементные плиты на мостовой размягчились, и подошва к ним липла. Лоб  у меня покрылся испариной, зато моего спутника больше не лихорадило.

- Ходьба мне полезна, я чувствую себя гораздо лучше, - произнес он.

Я обрадовался, поскольку боялся, как бы он по дороге не скончался, отчего я и огорчился бы, и оказался бы в затруднительном положении.

- Вам, пожалуй, не в больницу следует лечь, а просто побыть на свежем воздухе, - присовокупил я.

- Мотаюсь по свету, так что свежего воздуха хоть отбавляй, моя цель - умереть.

- Умереть можно  более коротким путем.

 - Я этого боюсь, хочется умереть спокойно, - ответил мой соотечественник.

Сердце щемило.

До чего же, должно быть, жестоко обошлась с ним жизнь, что он так стремится умереть, думал я; да и его непривлекательные лохмотья ни у кого не вызывали философского настроя.

ЧЕРЕЗ ЧАС МЫ ДОБРАЛИСЬ ДО БОЛЬНИЦЫ COMO, ВСТРЕТИЛИСЬ С ГЛАВВРАЧОМ, которого по телефону уже уведомили о моем соотечественнике. Врач распорядился снять с больного одежду, искупать и уложить в постель, чтобы чуть попозже его осмотреть.

Выслушав распоряжение врача, я обернулся к моему соотечественнику. Он вытаращил глаза, которые напоминали круглые неподвижные стекляшки, у него даже прекратилась дрожь.

- Доктор! Мой друг умирает! - с мольбой воскликнул я.

Врач нащупал пульс и ухмыльнулся:

- Все в порядке, уведите его, - сказал он.

Я взял под руку моего соотечественника, и мы направились из кабинета главврача в раздевалку, где должны были сменить одежду больного. Он недовольно, медленными движениями скинул лохмотья на пол, а черную грязную фуфайку свернул и засунул под мышку. Гардеробщик подхватил палкой и выбросил лохмотья в мусорный бак, попросив отдать и фуфайку.

- Умоляю вас, пусть фуфайка останется у меня, я хочу умереть, не расставаясь с ней.

Я перевел последнее желание больного.

- Не положено. В крайнем случае мы должны будем выстирать и потом уже передать ему. Нельзя в грязной одежде ложиться в постель.

Я снова перевел.

Мой соотечественник решительно возразил:

- Не отдам!

Гардеробщик вызвал одного из служителей больницы, рослого мужчину и велел отобрать у больного грязную фуфайку. Тот слегка вывернул ему руку и отобрал фуфайку. К фуфайке был пришит конверт, в котором оказались четыре тысячи долларов и две железнодорожные облигации каждая стоимостью в десять тысяч долларов.

- Простите меня, - промямлил я, - мне об этом не было известно, и я от стыда понурил голову.

Мой соотечественник, протянув руки к деньгам, с выпученными глазами, в полном здравии умолял:

- Мои деньги! Мои деньги!..

- Мы сохраним их в кассе, и если вы не умрете, то вернем вам, ‒ сказал гардеробщик.

Я повернулся, чтобы уйти, но кто-то схватил меня за руку.

- Пожалуйста, скажите, пусть вернут мою одежду, я не хочу умереть, я уйду отсюда. Мне только хотелось немного отдохнуть.

Я перевел.

Из мусорного бака вытащили одежду моего соотечественника, вручили ему вместе с деньгами и облигациями. Он поспешно оделся, болезненно сжал в ладонях конверт с купюрами и ценными бумагами, не произнося ни слова, вышел из больницы и быстро зашагал восвояси.

Подготовила и перевела Каринэ ХАЛАТОВА