Как жаль, что стала я

теперь другой,

Суровой и карающей я стала ...

Сильва Капутикян

24 августа 2006 года. "Киликия" прошла по семи морям вокруг Европы. Последним морским портом был Сочи. Мы решили остановиться там на два-три дня. Хотели поклониться городу,  где три года назад мы залечивали все наши переломы, вывихи, увечья, полученные на старте во время шторма в Поти.

Но не тут-то было. На подходе к воротам порта "Киликия" получила приказ: "Встать на рейд! Дождаться дополнительной информации". Вскоре узнали и о причине такого неожиданного приказа. Оказывается, президент России Владимир Путин здесь, в Сочи, принимал поочередно официальных лиц из стран СНГ и нам пришлось ждать, когда они разъедутся.

ТАК ЧТО МЫ МЕДЛЕННО ШЛИ К БОЧКЕ, КОТОРУЮ НАМ ВЫДЕЛИЛИ ДЛЯ СТОЯНКИ. Главное, на душе у нас был праздник. Однако именно в это время мне позвонил председатель правления Союза писателей Армении Левон Ананян. Уже по его голосу я понял: случилась беда. Левон Ананян сообщил скорбную весть: скончалась Сильва Капутикян. А ведь, можно сказать, она и Сос были членами команды, часто связывались с нами на нашем "кругоевропейском" маршруте, прошедшем впервые в истории.

Тотчас же капитан приказал приспустить все флаги. До стоянки на рейде у нас еще было время. Дул северный ветер, неся утреннюю прохладу. Чем медленнее шла "Киликия", тем сильнее ее качало, кидало из стороны в сторону. То и дело нам звонили друзья, которые должны были встретить нас в порту. Интересовались причиной задержки. Я всем отвечал заученной фразой: мы тут не одни. И в самом деле, приближаясь к бочке, мы увидели яхту, на которой красиво  был выведен порт приписки:  "Сочи". Это были сочинские спортсмены, которые с международных соревнований в Варне вернулись с золотыми медалями. Их тоже ждали родные и близкие, журналисты. Их ждал оркестр. Но уже вторые сутки они стояли на рейде, дожидаясь той самой "дополнительной информации".

Экипаж "Киликии" молча выполнял неслышно отдаваемые команды капитана. Становились на бочку, разговаривая друг с другом шепотом. Все без суеты что-то делали на палубе. Лишь я не знал, что делать. Сидел внизу перед пишущей машинкой, установленной на висячем столике, ощущая в душе неведомую ранее пустоту. Думал об одном: срочно вылететь в Ереван.

Решил заказать через консула Армении в Сочи авиабилет на Ереван. Выяснилось, что следующий рейс только  через три дня. Тем не менее билет заказал. Мало ли что.

Начал перелистывать сборник стихов Сильвы - ее подарок экипажу "Киликии". Три года назад она мелким бисером вывела свое пожелание экспедиции: "Пусть ваше молодое безумие принесет молодость нашему многотысячелетнему седовласому народу и докажет миру, что в нас бессмертен дух наших киликийских предков, что мы еще будем жить, творить и претворять свои справедливые чаяния в жизнь. Счастливого плавания и скорейшего возвращения!"

 ДО МЕНЯ ДОШЛО, ЧТО МНЕ НАДО ДЕЛАТЬ В ЭТИ СКОРБНЫЕ ДЛЯ НАС МИНУТЫ. Прежде всего надо от имени экипажа написать прощальное слово. Слово, в котором должно быть упомянуто это самое Сильвино пожелание о "скорейшем возвращении". И я начал стучать на машинке: "И вот на самом финише нашей экспедиции, когда мы уже так близки к дому, когда скоро должны были, соблюдая традицию, непременно навестить нашу добрую покровительницу, наш истинный талисман, ее вдруг не стало".

Целые сутки мы проторчали на рейде, и целые сутки я не выходил на палубу. Думал о Сильве. Писал о Сильве. Слова эти, опубликованные в печати в день похорон, были впоследствии воспроизведены и в книге - в последнем томе  трехтомника о путешествии на "Киликии". Это было оправдано тем, что писались они именно на борту парусника.

…Таким поэтом, как Сильва Капутикян, можно быть, но, повторяю, нельзя становиться. Ей было как-то неловко оттого, что много писала, и, словно оправдываясь, она говорила: "Я похожа на сеятеля, который обильно разбрасывает зерна, сознавая, что не все они взойдут". К великому счастью, многие-многие зерна, брошенные Сильвой на вспаханное ею поле, легко и богато всходили, подчас пробивая каменистый обсевок в поле. Все в ней было поэтическим: и глаза, и голос, и улыбка, и имя. И еще: Сильва в Карабахе видела не столько Карабах сегодня, сколько Армению завтра.

Она была поэтом от Бога. Ровно тридцать лет и три года я знал ее. Чуть ли не каждый день встречался с ней. Но так и не понял, верит ли она в Бога? Когда рано утром позвонил мне Левон Ананян на борт "Киликии" в Черном море и  сказал: "Это случилось. Беда пришла. Сильва умерла", не помню, как я отреагировал в ту минуту, что говорил Левону. Но помню, что  все ребята поднялись на палубу и кто-то произнес имя "Сильва". Я сел у края полуюта и долго молчал. Молчал и экипаж. Молчала "Киликия". Шумело лишь море. А ведь весь экипаж ожидал, что вот-вот мы вернемся домой и по традиции в первую очередь посетим Сильву и Соса, лишь потом, опять же по традиции, как это принято во всем мире, - президента страны.

Я первым нарушил молчание. Попросил капитана принести мне томик стихов Сильвы, который хранился на борту с первого дня плавания. Открыл наугад страницу. И надо же - словно Божий перст был замешан. Открылась именно та страница, на которой Сильва, как оказалось, давно дала ответ на мой вопрос, верит ли она в Бога. Многие ведь говорят: "Бог во мне". Но она это сделала тонко. "Мать не только мать, а дом… Она была со мною дома, рядом. Теперь она во мне, в душе моей…"

Я ВЧИТЫВАЛСЯ В СТАРЫЙ СБОРНИК СТИХОВ И ВИДЕЛ ЕЕ ПЕРЕД СОБОЙ, живую. Она знала, какую книгу подарить экипажу. В ней много строк о море, даже об океане. На вопрос "а где океан?" она отвечает не задумываясь: "Он в глазах моряков, в очах моряков - великий Океан!" И чем дальше я читал, тем больше убеждался, что Сильва все-таки не атеистка. Просто у нее особые отношения с Богом. Она с Богом часто будто договоры заключает, каждый раз боясь их нарушить:

Когда чей-то мальчик рыдает,

Мне чудится: внук мой рыдает,

Когда кто-нибудь умирает,

То будто меня упрекает,

Когда загубил кто-то душу,

Мне чудится: я виновата -

Нарушила договор с Богом

И кто-то за это страдает.

Трижды перед очередным этапом плавания на "Киликии" экипаж посещал Сильву. И дважды мы были ее гостями сразу после финиша очередного этапа. Я часто говорил с ней по телефону. В последний раз позвонил ее сыну, моему большому другу Араику Ширазу, и попросил, чтобы он поехал в больницу и связал меня с его матерью, которая накануне вдобавок ко всем бедам еще и сломала ногу. Вскоре Араик позвонил из палаты и передал трубку матери. Это был мой последний разговор с Сильвой. Она сказала, что внимательно следит за плаванием "Киликии" и с нетерпением ждет встречи с экипажем. И добавила, превозмогая боль: "Главное, Бог - свидетель, я обошла весь свет, частенько думая о том, какая же конкретная дорога станет для меня последней. И ты знаешь, какая это дорога…"

Я знал, о какой дороге идет речь. В последние годы прикованная к постели, она часто вспоминала ту дорогу. Летом 2002 года мы вместе ехали в Арцах. Она была непривычно бодра, охотно вспоминала детали многих своих поездок в Карабах, то и дело поворачиваясь назад, чтобы мне хорошо было слышно.  Вдруг я почувствовал, что у нее заплетается язык. Чуть погодя она сама перебила себя, сказав, что рука, кажется, онемела. Мы успели пройти уже четверть пути, были на подступах к Ехегнадзору. Я быстро наклонился к водителю и сказал: "Быстро и незаметно для нее развернись и гони в Ереван". Это был инсульт.

 Я НЕ ДАЛ ЕЙ БОЛЬШЕ ГОВОРИТЬ. ПРЕДЛОЖИЛ НЕМНОГО ПОСПАТЬ. Для этого тотчас же откинули спинку ее кресла. Она чувствовала слабость. Симптомы были не сильно выражены, и поэтому она не догадывалась о главном - о том, что беда уже случилась. Я на правах врача то считал пульс, то просил, чтобы она руками поочередно сжимала мне пальцы. Только завидя Арарат, она догадалась, что возвращаемся в Ереван. По дороге я позвонил профессору неврологии Генриху Бакунцу и пригласил его домой к Сильве.

Больше месяца она лечилась в больнице у Бакунца. Вроде бы полегчало. Но с тех пор Сильва оставалась Сильвой только дома. Без дороги. Время от времени вспоминала свою последнюю, знакомую ей до боли дорогу. Иногда, притворяясь здоровой, выходила в свет с тростью в руках. Кстати, о трости. Однажды, лукаво щурясь, она сказала: "Хоть этой штукой чем-то я напоминаю варпета". При этом всякий раз повторяла: "Мне грех жаловаться, я уже пережила самого Аветика Исаакяна".

Мне в жизни везло на друзей, особенно боевых. В частности, Сильву всегда так называл: "Боевая подруга". Она это принимала. Сильва была одной из провозвестниц Карабахского движения. Мало кто знал, что еще задолго до начала Движения (20 февраля 1988 года) она два десятилетия без устали писала пространные обличительные письма, которые я, переведя на русский, а также организовав обязательно перевод и на  английский, рассылал по всем инстанциям.

Когда сразу после "февральского извержения вулкана" в Степанакерте и Ереване у меня появилась возможность встретиться с членом Политбюро ЦК КПСС Александром Яковлевым, а на следующий день и с Генеральным секретарем Михаилом Горбачевым, я из Москвы позвонил Сильве.

Не смог ее найти. Позвонил своей супруге Нелли, наказал, чтобы встретилась с Сильвой и сказала, что нужно срочно вылететь в Москву. Как я узнал потом, боевая подруга даже не спрашивала зачем. Знала: так надо.

Она любила слова "солдат", "воин". С трепетом относилась к нашей армянской армии, рожденной на наших глазах в боях за Карабах. Говорила, что поэт считается солдатом уже потому, что не сомневается в победе:

"Поэт армянский, что бы ни случилось,

Пускай в бою падет последний воин,

Не усомнись в бессмертии народа,

Не забывай - ты не имеешь права".

Конечно, Сильва была трубадуром, который находился в славном ряду тех, кто воспитывал героическое поколение Карабахского движения. С ней не всегда и не все во всем соглашались, в том числе и ее соратники. Но это не мешало боевой дружбе. Ибо мы знали о принципе великого поэта:

"Права ль я, нет - моя беда: вам знать того не надо.

Унижена или горда - вам знать того не надо.

Остаться б мне наедине с самой собой и с небом

Или уйти - зачем? Куда? - вам знать того не надо".

Вот и тогда, пройдя, хотя и не конца, все свои дороги, она решила уйти. Зачем? Куда? Нам не дано этого знать. Она так решила. Решила - и все. Хотя не любила кокетничать. И очень даже хорошо знала: куда бы ни шла, всегда останется. Останется, как писала сама: "С нами, в нас, в наших душах…" Ушла, чтобы остаться. Ушла, оставаясь гордой, оставаясь верной собственному завету: "Уж лучше - под вагон, но  в ноги не бросаться".

Это Сильва. Сильва Капутикян.