ЕГО ПЬЕСЫ И СЕГОДНЯ АКТУАЛЬНЫ

Давнее, навсегда сохранившееся впечатление от первого знакомства с драматургом Григором Тер-Григоряном - удивление. Встреча произошла в знаменитом кафе, перед входом в здание Союза театральных деятелей (ныне французского посольства). Это кафе, хозяином которого был популярный на весь Ереван Татос, было тем огоньком, на который бежали люди, представляющие творческую интеллигенцию города: артисты, писатели, журналисты, художники...

В одном из застольных споров мое внимание привлекла сидевшая за соседним столом группа артистов. Один из них производил особое впечатление своим интеллигентным обликом, в кожаном черном пиджаке с модными по тем временам острыми плечами. Мне и в голову тогда не приходило, что это был Гиги Тер-Григорян в компании с Хореном Абрамяном, Фрунзе Мкртчяном и Юрием Амиряном. К их столу шел Татос с дымящимся кофе. Через секунду за столом сидящей четверки раздался развеселый хохот. Мне наскучили споры за нашим столом, и я с любопытством наблюдала за жизнерадостной четверкой.

Перед уходом Юрий Амирян познакомил меня с драматургом. Любопытно было то, что мы уже давно работали в одном здании: на первом этаже находилась редакция "Возни", которую возглавлял Гиги Тер-Григорян, а наша редакция "Коммуниста" - на втором, и мы ни разу не встретились. В то время пьесы Гиги Тер-Григоряна шли во многих театрах, и многие спектакли я уже видела. Они давно стали частью нашей художественной жизни, а имя их автора навсегда вошло в число самых востребованных армянских драматургов.

Некоторое время спустя Тер-Григорян пригласил меня на премьеру спектакля "Жестокие игры" по пьесе Арбузова, которую он перевел на армянский. В притихшем зале мы молча уселись в середине партера. Спектакль начался, и я позабыла, с кем сижу рядом. Вспомнила же об этом только тогда, когда под занавес первого акта услышала: "А ведь получилось, а?!" - и увидела его глаза, искрившиеся затаенной радостью.

По окончании спектакля, как только закрылся занавес, он тут же встал - и мы быстро вышли. Прощаясь, он прервал мою попытку поздравить его короткой репликой: "Арбузова трудно испортить"... - и ушел...

С первой же комедии "Эти звезды наши", поставленной в 1949 г. в театре Г.Сундукяна (режиссер - Ованес Варцигохлян, руководитель постановки - Армен Гулакян), Гиги Тер-Григорян прочно вошел в театр, словно был в нем всегда. Но не только в театр - в жизнь, в душу выросших с тех пор поколений актеров и зрителей. Уже первая пьеса свидетельствовала об авторском вкусе, протестующем против шаблона и приземленности. Часто потом, вспоминая об этом своем раннем драматургическом опыте, он говорил о пьесе грустно, может, чуть иронично, но всегда со щемящим сожалением об ушедшей молодости.

Именно с этой пьесы началось триумфальное шествие его драматургии по театрам. И все последующие годы режиссеры боролись за право первой постановки не потому только, что заведомо гарантировался успех, а потому еще, что даже не лучших актеров работа над его пьесами как бы внутренне меняла.

Гиги Тер-Григоряну было дано удивительное чувство театра, особый дар театрального мышления. Природа его драматургии - в ее органичности, конфликт возникает из самой логики поведения столкнувшихся характеров. Его герои действуют по законам, словно не зависящим от автора. Вместе с тем в его пьесах, при всей узнаваемости происходящего, возникает особый, тер-григоряновский мир.

В лучших, наиболее известных пьесах Гиги Тер-Григоряна нет ни легких характеров, ни легкого счастья, ни простых ситуаций. Вспомним хотя бы такие его пьесы, как "Хаджи Пайлак", "Все или ничего", "Последняя гвоздика", "Кач Назар", "Поговорим начистоту", комедия "Ах, нервы, нервы...". В основе многих из них лежали проблемы общественные. Только не вопреки личной тематике, а именно через частное выходит он к серьезным гражданским вопросам. И во всех пьесах - точные приметы времени. Оно активно вторгается в жизнь героев, делая время как бы живым участником происходящего. Драматург, творчество которого охватывает более четверти века, помогает понять психологические, нравственные изменения, которые происходят в нашем обществе.

Стоит только обратиться к таким его пьесам, как "Хаджи Пайлак" или "Кадж Назар", и становится очевидным, как велика их многозначность, глубина подтекста самых вроде бы незначительных реплик, сколько фантазии, вариантов трактовок предлагает он постановщику. Вот как пишет в своих воспоминаниях о работе над пьесой "Хаджи Пайлак" постановщик спектакля Хорен Абрамян:

"Я помню Гиги столько же, сколько помню себя. Он был коренным, истинным ереванцем. Не из сегодняшних "лав тхерк", а личностью, вобравшей в себя все дорогие краски и цвета нашего древнего города... Судьба особенно сблизила нас во время постановки "Хаджи Пайлака". Меня, тогда еще совершенно неопытного режиссера, эта пьеса привлекла не только своим сюжетом, но и подтекстом. Это был призыв к самоанализу, что было важно для людей, живущих в мире трескучих лозунгов, пустых, напыщенных идей, мещанской самовлюбленности, для застойного, теряющего всякую перспективу и цель общества. "Хаджи Пайлак" был острым, но исцеляющим наши язвы снадобьем. Конечно, многими спектакль был воспринят болезненно. Однако расчет автора был точен, а цель - возвышенна и честна. Гиги брал "закрытую" тему и превращал ее в предмет публичного обсуждения. А наверху, сжав зубы, следили, как вроде бы получившая "добро" пьеса разоблачает их суть, вызывая общественное порицание. Гиги подталкивал зрителя к глубокому осмыслению своей истории, своей судьбы, роли каждого в судьбе страны. Именно этого "верхи" и не предусмотрели..."

Каждая пьеса Гиги Тер-Григоряна была дорогим подарком театру и зрителям, хотя и не все спектакли можно считать до конца удачными. Ибо нет художника без своего ощущения художественности. У Гиги она рождалась из единения сочного быта и сатирической едкости. Соотнести это сложно, но без этого почти невозможно воплотить его драматургию на сцене. Сложность здесь - в точно найденном соотношении. Ставить Гиги как бытописателя - значит не понять в нем чего-то главного, воплотить только через сатирическое - значит лишить его драматургию поэтической основы.

Гиги Тер-Григорян любил живой театр, пробивая дорогу к тем новым явлениям отечественной культуры, которые не укладываются в рамки общепринятого. С ним легко было работать режиссерам, о чем свидетельствуют и воспоминания, опубликованные в книге Хачатура Авакяна. Как подчеркивают многие актеры и режиссеры, в его авторском отношении к своей работе подкупала одна особенность - он был абсолютно лишен категоричности, требовательности к соблюдению "буквы" своих произведений. Пытаясь убедить в чем-то театр, он обращался к режиссеру не с позиции автора, а как бы перевоплощаясь в зрителя, и уже от его лица предлагал задуматься над тем, что, по его мнению, требовало иного подхода, иного решения.

Вместе с тем ему было присуще сочетание чувства собственного достоинства, веры в себя и скромности. Поэтому к нему невозможно было не прислушаться, даже не всегда с ним соглашаясь. Подлинный интеллигент, замечания он делал с особой тональностью, иносказательно, намеком, чтобы не обидеть.

Гиги был, как все незаурядные личности, добрым человеком. Это не бросалось в глаза из-за других его качеств - ума, таланта, общественного темперамента, блеска, проницательности. Но именно доброта придавала особый отблеск его обаянию. Люди искали с ним встречи, ибо общение с ним доставляло наслаждение. Об этом говорится в воспоминаниях тех, кто с ним общался: Авика Исаакяна, Варсик Григорян, Рачья Ованесяна, Константина Смирнова, Арамаиса Саакяна, Жирайра Ананяна, Инны Вишневской, Сергея Амбарцумяна и многих других. О его отзывчивости и скромности могли бы рассказать и те, чьих воспоминаний нет в книге, - многочисленные посетители его журнала "Возни", который он редактировал долгие годы.

...Наверное, у многих наших современников были проблемы с совестью. Не уверена, что Гиги Тер-Григоряну было в чем покаяться. Но каялся он всю жизнь - за эпоху, за власть, за убитых и растоптанных, за ложь начальства, за жестокость толпы, за все грехи народа, которому он принадлежал и который так любил.

...Последняя встреча с драматургом произошла незадолго до его кончины. Он пригласил меня в свой кабинет, и мы долго беседовали. Был он чем-то обеспокоен, говорил о вторичности современной армянской драматургии, выражал недовольство своими пьесами. "История театра определяется личностью драматурга, - говорил он. - Да, был театр драматурга Сундукяна, но не мог же весь армянский театр ставить его одного. Он один не мог быть лицом всего армянского театра. В реальности каждый день люди ходили на спектакли, что-то смотрели. Но остался только Сундукян и несколько других армянских авторов. Когда от драматурга остается несколько пьес - это очень хорошо. И сейчас есть несколько драматургических имен, но они очень связаны со своим временем. Но насколько их пьесы будут корреспондироваться с внутренней жизнью человека нового тысячелетия - трудно сказать..."

...Более четверти века Гиги Тер-Григоряна нет с нами. Не верится. Щемящее, горькое чувство возникает от мысли, что мы лишились его так трагически рано.