"Я НЕ ОСТАВЛЮ ВАМ ГРУСТНЫХ ВЕЛИКИХ КНИГ..."

Слава богу, эпоха понемногу начала собирать камни, то есть возвращать забытые имена. Давно пора. Тем более что забыты они были благодаря нерадивости шумной, безумно спешащей, небережной жизни. Гламурный треск и полное небрежение былыми культурными завоеваниями должны вообще смениться трепетным вниманием к талантливым именам ушедшей эпохи.

Я была еще молода (читай: неопытна), когда услышала в кафе Союза писателей стихотворение Ваагна Каренца о его собственной судьбе. То прежнее писательское кафе было фактически творческим клубом - доступным, выполнявшим благородную роль, служившим общению. Чашечка кофе и ты - лицом к лицу с дарованиями любого уровня. Но и крупные таланты не чурались общения с молодыми посетителями, влюбленными в искусство слова, вообще в искусство. Споры в подвальном кафе Союза писателей разгорались нешуточные.

Скромный коренастый поэт с неброской внешностью, придвинув мне чашечку кофе, вдруг очень проникновенно прочел по-армянски свое горькое стихотворение. Конечно, он надеялся на то, что я переведу стихи. За соседними столиками смолкли разговоры, все посетители обратились в слух. Я даже удивилась, ведь поэт - плохой слушатель поэта.
Читал Каренц не очень театрально, даже, я бы сказала, приглушенно и застенчиво, но стихотворение было прекрасным. И, ясное дело, я перевела его.

Что я вам дал и в чем
я подотчетен вам?
Нет у меня дворцов,
славы и злата нет.
Как-нибудь я уйду,
так же, как Абовян,
И не найдут вовек
мой незаметный след.
Я навсегда уйду
ранним весенним днем,
И не откроют вам
тайну последних мук
Этот пустынный стол,
тихий замолкший дом
Или прощальных слов
скорбный ненужный звук.
Я унесу с собой
все, что за жизнь постиг -
Пламень начальных строк,
горечь последних ран,
Я не оставлю вам
грустных великих книг,
Как оставляли их
Гейне, Исаакян.
Я захвачу с собой
горстку надежд земли,
Тихо уйду в поля,
в буйный весенний пир.
И, как неяркий свет,
я растворюсь вдали:
Густ по весне туман
и необъятен мир.

Стихотворение захватывало музыкой и соотнесенностью с судьбой Хачатура Абовяна, ушедшего и не вернувшегося, как известно, весной. Но Ваагн Каренц не сравнивал себя с Абовяном, почему и говорил о "незаметном следе". Он говорил о сходной судьбе почти всех поэтов.

Каренц заведовал отделом поэзии в журнале "Советакан граканутюн". Кондовое советское название. Но печатались в журнале замечательные стихи - тогда таковые еще писались. Подборки Амо Сагияна, Маро Маркарян, Ваагна Давтяна, Сильвы Капутикян, Геворга Эмина, Рачия Ованесяна и многих других талантливых известных поэтов. Так что название кондовое, но поэзия в журнале водилась. Сегодня названия не кондовые, жаль только, поэзии почти нет.
Конечно, обойтись только одним, пусть и прекрасным, стихотворением я не могла, и Ваагн предложил мне на выбор еще несколько своих стихов. Среди них были и стихи о первой влюбленности. И опять проникновенные, музыкальные, грустные.

Я иду, а в душе
не утихла печаль,
Снова вспомнился
сон золотой.
И зовет это утро
весеннее вдаль,
Так открой свою дверь
предо мной.

Я лишь путник,
у всех у нас доля одна:
Мы всегда на виду
у беды.
Из кувшина налей
мне немного вина,
Принеси мне
студеной воды.

Мне тот старый потертый
ковер расстели,
У порога сидеть я любил,
Чтоб смотреть на ягнят,
что пасутся вдали
У заброшенных старых могил.

Я полями пришел,
но не встретил в пути
Ни цветов, ни былой аромат.
Возврати мне влюбленность,
те дни возврати,
Все, чем был я когда-то богат.

Как чутко слушал Каренц мои переводы, как радовался тому, что почти все его мысли и образы остались на месте, как благодарен был мне за мое старание. "А о Комитасе переведешь?" Я утвердительно кивнула, хотя о Комитасе мало что тогда знала. Но вот перевела и узнала больше, перевод - это ведь тоже школа. Какая разница откуда черпать знание!

Комитас

Ты наших песен душа,
Прекрасных снов колыбель.
Ты - под замшелой скалой
Родник в горах и купель.
Исток тех песен глубок,
Печаль ясна и светла,
У самых древних певцов
Она окраску брала.
Полей Тарона разлив
И Муша сонный туман
Встают в напевах твоих,
Высокий скорбный гусан.
И все летят журавли
В святую Землю отцов
И перепелки в полях
Не молкнет горестный зов.
Чисты истоки души,
Которой дар этот дан,
Как плуг на пашне седой,
Или молитвы армян.
Народ те песни создал,
А ты был крестным отцом,
Ты имя дал им, они
Живут в напеве твоем.
И длится, длится мечта
В прекрасной песне твоей,
И над полями плывет
Косяк родных журавлей.
Бездомный грустный монах,
Теперь обрел ты приют,
Поешь ты в каждой душе,
А песни долго живут...

"Я не оставлю вам грустных великих книг". Великих книг он не оставил. Но его камерная проникновенная лирика все же осталась жить. А чем это не след на земле!