К АРФЕ ДНЕЙ ПРИГОВОРЕННЫЙ...

Март в Армении, как известно, проходит под знаком Егише Чаренца. День рождения поэта становится радостным праздником для всех любителей его поэзии, ибо день великого поэта для нас - самое знаменательное культурное событие. Прямо с утра у памятника Чаренцу собирается огромная толпа почитателей творчества поэта, писателей, студентов вузов, иностранных гостей.

Чаренц не ушел в день своей трагической смерти. Он продолжается. Он будет всегда нам необходим. Поэт дорог нам тем, что сделал для нашей культуры, нашего языка. Он остался цветом и краской всей поэзии XX века и века нынешнего. Все годы, что мы прожили без поэта, без его физического присутствия, ничего у него не отняли, не стерли, не обесценили. Глядя на изображения поэта в великолепном исполнении скульптора Николая Никогосяна, создается ощущение, словно он шепчет стихи.

"Тебе, Господь, молюсь за свежесть сил,
За этот светлый щедрый дар нетленный,
За то, что ты меня провозгласил
Поэтом, к арфе дней приговоренным.

Тебе, Господь, признателен вовек.
За то, что я певец народных стонов, Что рыцарем печалей Ты
нарек...
В жестоком времени я сеятель бессонный.

(Перевод Ашота Сагратяна)

Армянская поэзия XX века крепла под его влиянием, возвышалась к тому строю чувств и страстей, которыми горел Чаренц и которые никогда не угаснут в армянской поэзии. Вокруг Чаренца и сейчас идут и будут вспыхивать самые яростные споры, которые лишний раз доказывают его значительность, его гениальность.

Горячий интерес к поэту был бы невозможен, не будь в его сочинениях, даже самых ранних, редкой остроты восприятия, того мощного творческого импульса, который он называл стремлением отразить жизнь и время. До конца своих дней во всех своих творениях, в каком бы жанре они ни были написаны, он оставался верен этому своему стремлению.

Чаренц - высшая школа для многих поколений армянских поэтов, потому что такого соединения беспредельной творческой энергии, страсти, неповторимого таланта, горячего патриотизма, духа изобретательности и новаторства, лиричности и пафоса, сатиры и трагизма мысли, подлинной действенности поэтического слова, в советской армянской поэзии еще не было.

Замечательный армянский поэт Геворг Эмин писал: "Тем, что я пишу книги, я обязан тому, что еще на школьной скамье имел счастье встретиться с гениальным поэтом современной армянской литературы - Егише Чаренцем... Чаренц - образец поэта-гражданина, современника, человека, близкого читателям..."

Его поэзия вошла в сознание и душу нашего народа как художественный документ истории, новой истории человечества, Гражданский пафос советской армянской поэзии, да и нынешней тоже, унаследован, в сущности, в первую очередь от Чаренца. Он был эпохальным поэтом - своими дерзкими, разящими мыслями, бурным потоком эмоций, мощной интонацией, ослепительными метафорами, звонкими рифмами.

Глубоко национальный художник, патриот своего Отечества, Чаренц в литературе был гражданином мира, и потому его творчество не знает границ. Это всякий раз подтверждали и юбилейные торжества, которые не раз проходили в Армении, на которых, как правило, присутствовала не только общественность республики, видные представители литературы и искусства, но и многочисленные гости из-за рубежа, Спюрка, поэты из России, Украины, Грузии, Литвы.

Трудно себе представить более или менее крупное явление нашей литературы, которое так или иначе не было бы связано с поэзией великого поэта, не было бы затронуто его новаторскими поисками, не перекликалось с поэтическим пафосом его творчества. Его переводили самые известные поэты.

"...Он обжигал каждого, кто с ним соприкасался. Я горжусь тем, что помог его стихам прозвучать по-русски, и жалею, что мало потрудился для этого. Конечно, Чаренц будет еще не однажды переведен на русский язык. Эта задача стоит перед многими из нас. Ведь в конечном счете это один из зачинателей всей советской поэзии, значение его выходит далеко за пределы родного языка и самой Армении", - писал Павел Антокольский.

Творческие завоевания и открытия поэта принадлежат всей нашей поэзии. Он прочно занял место на вершине поэзии XX века и шагнул в век нынешний.

В моих глазах сто раз погашен май,
Сто звезд в большой душе моей остыло.

Но в час прощальный да не проклинай
Ты жизнь мою. И не смотри уныло.

Внезапно оборвется эта нить,
И рухнет все, что свято, что не свято
В моей судьбе. А песня будет жить,
Как будто не моя она, а чья-то.

(Перевод Игоря Ляпина)

И это так. Подлинное творчество не утрачивает свежести и всегда говорит поколениям о новом. Оно обращено к будущему. Овеянное ветрами и бурями эпохи, оно обращено к нам. Чаренц нам дорог тем, что всем своим творчеством утверждал поэзию больших перспектив, поэзию огромной организующей силы, высокой поэтической взволнованности и напряжения.

Сегодня мир Чаренца раскрылся по-новому. Дело не только в том, что сейчас мы также живем в эпоху перемен. Важно другое - само время нуждается в Чаренце, в его поэзии, которая с такой глубиной отразила наше время. Простота и естественность этой поэзии, ее правдивость и глубина, точность языка несравненны. Редкая содержательность, подлинная народность, новаторство, значительность сказанного - все это и сделало творчество Чаренца достоянием всего народа. Оно проникнуто светом крупной личности, а позволило ему стать вровень с самыми выдающимися людьми эпохи, проникнуто мощью и целомудрием народной души, освещено ее мужеством и совестливостью, ее радостью и больше - редкостной силой и чистотой.

Поднимите глаза! -
Я иду, я иду!
Из угрюмого чрева веков
Я седые мечты за собою веду
И стихи наших дней без оков...

Поднимите глаза! -
Узнаете меня?

Я любил этот мир - от зари...
В ядовитой траве умерщвленного дня
Я бескровные крылья зарыл
И оставил, когда непроглядная тьма
Ваши души брала неуемная в плен...

Я иду, многолик, как природа сама,
Где гулящей под стать, где молитвой смирен.

(Перевод А.Сагратяна)

Поэзия Чаренца сильно и честно выразила нашу эпоху с ее небывалыми потрясениями, всемирно-историческими событиями и принесла ему всеобщее признание и славу, которая останется за ним так же, как она осталась за его великими предками - Нарекаци, Кучаком, Туманяном, Исаакяном.