"ЭТО ТАК НА СУДЬБУ ЧЕЛОВЕКА ПОХОЖЕ!"

Несколько лестничных маршей - и я у Наири Зарьяна. Он оканчивает литературный путь, я его только начала. Я пришла взять интервью у мэтра для местной газеты. Послали, видимо, зная, что мэтр неизлечимо болен. Что ж, вполне благородный жест.

Комната огромная, но света немного (улица Маркса, ныне Хоренаци, неширокая и тенистая. Запоминаю величественную и тоже огромную вазу на полу, уношу с собой несколько книг мэтра с его автографами. Беседа была интересной, но истинный масштаб Наири Зарьяна открылся мне гораздо позже, когда я открыла вышедшую незадолго до его кончины книгу "Я жду тебя". Это была книга-завещание, посмертно удостоенная Государственной премии Армении. Умная, горькая и немногословная книга, как и мой собеседник на улице Маркса. 69-летний смертельно больной человек рассказывал о своем детстве.

- Ни о каком ином произведении, кроме как о великом пути спарапета, я не хотел и думать. Либо высокая участь полководца, либо смерть! - по-детски мечтал я, начитавшись напыщенных исторических романов, - начал, мечтательно вспоминая себя ребенком, Наири Зарьян.

И я мысленно представила себе Ванский вилайет и маленького упрямца Наири, которого тогда звали Айастан: Наири Зарьяном окрестил его Егише Чаренц, отбросив в фамилии Егиазарян первую ее половину, а Айастан сменив на Наири.

Семья голодала, и скудная земля села Хораканис Ванского вилайета, где родился Наири, рано и грубо оборвала мир первых грез будущего поэта. Позже с горьким юмором он напишет в автобиографии: "Мне было целых восемь лет, когда меня определили пастухом к зажиточному соседу. Прощайте, храбрые цари и полководцы!"

- Второе потрясение в детстве, - продолжал Наири Зарьян, - я испытал, когда сельский учитель сообщил мне ошеломившую меня новость, что книги пишутся самыми обыкновенными людьми и что, когда я подрасту, я тоже смогу их писать. На этот раз моя судьба была решена окончательно.

Но грянул 1915 год. "Обезумевшие женщины вместе с грудными детьми тонули в водах реки Банды-Мау. Во время этого страшного переселения я потерял сестру и остался последним в нашей семье". С пятнадцати лет для Наири наступило время тяжелых скитаний. Этот горький период юной жизни описан в его романе "Господин Петрос и его министры". Захолустный городок Дилижан принял сирот неласково. В унылом дилижанском приюте их ждали новые обиды и прежний голод. Но в это время он уже начал писать стихи и даже печататься, отчего и выбрал филологический факультет Ереванского университета. Первые же жизнеутверждающие стихи, опубликованные в журнале "Мурч", удостоились похвалы Александра Мясникяна, который выразил свое одобрение в статье, напечатанной в газете "Хорурдаин Айастан". Естественно, эта похвала Мясникяна очень воодушевила юного Наири. Впоследствии он вспомнил об этом, когда ввел в литературу Геворга Эмина, Сильву Капутикян и многих других поэтов.

В годы войны появилась трагедия в стихах "Ара Прекрасный". На историческом изломе он снова вспомнил детство: спарапеты, народные герои и писатели, живописующие подвиги. Легенда об Ара волновала Зарьяна давно. Идеальный пример духовной несломленности. Война призвала к жизни и второй шедевр Зарьяна - поэму "Голос родины". Дорого дают в стане воинов за такие песни. Что и говорить, он обладал высоким риторическим даром. Между прочим, очень и очень редким в поэзии даром, несмотря на лавину так называемых гражданских стихов. Истинный трибун в поэзии столь же редок, как и истинный лирик.

В 1946 году трагедия "Ара Прекрасный" была удостоена специальной премии. Краткая литературная энциклопедия отмечала "высокую стихотворную культуру трагедии, мастерство лепки трагедийных характеров". Трагедии повезло и в переводе. На русский язык ее превосходно перевела Мария Петровых, и одним из первых откликнулся Борис Пастернак. А переложение сжатой прозой эпоса "Давид Сасунский" Наири Зарьяна блестяще перевел знаменитый переводчик "Дон-Кихота" Николай Любимов. Вот это везение так везение!

Обдумывал в свои поздние годы Зарьян и стихотворную трагедию "Артавазд". Артавазд, сын Тиграна Великого, был не только царем, но и первым армянским драматургом, а также историком и поэтом, произведения которого, к великому сожалению, до нас не дошли. А незадолго до смерти вновь полились у Зарьяна лирические стихи. Как в юности. Только более горькие, чем в юности. Он помнил целые годы молчания своей лирической музы, а тут как плотину прорвало. Он успел подержать в руках эту свою последнюю книгу стихов, но какой отклик она вызовет, знать ему было уже не дано.

Он умер. Книгу прочли. Над ее грустным смыслом задумались. Но истинное понимание того, что произошло с немолодым уже поэтом, пришло позже. И тогда с изумлением поняли: щедрый Зарьян, масштабный Зарьян, лирик, философ, мыслитель, большой, крупный поэт, живший еще вчера рядом с нами. Совершивший некогда подвиг: возглавивший после Чаренца армянскую литературу и долгих три десятилетия несший на своих плечах этот груз, в том числе и руководство Союзом писателей.

В книге "Я жду тебя" было много танка и хокку, любовь к которым он вывез из своих поездок в Японию. Может, это была своеобразно преломленная тяга всей вообще армянской поэзии к лапидарным афористичным восточным формам типа четверостиший?

Вчера в уме моем возникла танка.
Но почему-то я не записал ее.

И вот забыл. И мне теперь сдается,
Что танка эта, те пять строчек были
Удачнейшими из моих созданий.

Танка создавались на прогулках в такт раздумьям в Анкаване и Цахкадзоре. Глубина раздумий и совершенство исполнения встретились.

Есть в глубине любых предметов сила -
вещественная цепкая частица.

И только дух витает над сплетеньем,
над объективным скопищем молекул.

Без этой силы нет предметов в мире,
но и без духа вещи не живут.

Ученый извлекает эту силу,
а ты, поэт, отыскиваешь душу.

Старый поэт как бы снова давал безмолвное и мудрое интервью. И я прозревала и училась.

Кончить хочу одной из самых удивительных танка Наири Зарьяна. Это был кристалл в духе позднего Гете, где случайно подмеченная деталь вырастала в щемящее обобщение. И такой поэзией проникновения и пронзания полна вся книга.

Цвел на кромке пути.
На него и вполглаза
не смотрели.

Он был безразличен прохожим.
Я сорвал этот горный цветок
и поставил в цветочную вазу.

И теперь те же люди любуются им...
Это так на судьбу человека похоже!