ДУХ ПОЭТА - ВСЕГДА ЗАСТУПНИК

К 95-летию Сильвы КАПУТИКЯН

После ухода Сильвы Барунаковны Капутикян вдруг стало ясно, что вместе с этой крупной отечественной фигурой что-то оборвалось, завершен какой-то этап национального бытия. Ушел последний классик, последний патриарх. Новому времени придется позаботиться о своих новых символах, выдвинуть новые ключевые фигуры, чего пока, увы, не наблюдается. Характерно, что эпоха окончилась именно на поэте, тем самым лишний раз доказав первенство слова среди всех других искусств.

ПОЭТА ТАКОГО ОБЩЕСТВЕННОГО ТЕМПЕРАМЕНТА И ТАКОГО ДАРА и любви к публичным делам нам еще долго не дождаться. Сочетание этих свойств - поэт и трибун - выпадает не часто. Да и нынешнее время, мне кажется, не очень заинтересовано в крупных фигурах. Сегодня не до трибунов, не до аккумуляции национального духа (где он, этот дух?). Приглаженное время, икона которого - чистоган. "Отказываюсь быть..." - вот и все, что может сказать поэт в лицо такому времени.

Меня всегда удивляло, что общественная жилка Сильвы Капутикян никак не сказывалась на качестве ее поздних стихов, не снижала этого качества. Наоборот, поэтесса все мудрела, ее стихи становились все лаконичнее, все глубже. Острый природный ум помогал ей. Ведь все природное всегда лучше всего искусственного, то есть острый природный ум лучше начитанности. Это уж всегда так. Недаром Иисус, порицая догматиков и начетчиков, бросил им в глаза не только "фарисеи", но и "книжники". Этим он хотел подчеркнуть их следование букве, а не духу. Человек же природного, а не книжного ума любит как раз дух.

Почти все крупные поэты сгущают к концу жизни свое слово, освобождают свой дар от былой многоречивости. Скрытые внутренние процессы, растущий жизненный опыт, мужание таланта, умение "домолчаться до стихов" - и тогда перед нами Книга. Такой книгой в конце жизни Сильвы Капутикян стала "Зима идет", почти сразу же получившая Государственную премию Армении.

Казалось, сама природа позаботилась о впечатляющей внешней кладке черт Сильвы Капутикян. Внешность поэтессы была редкостно эпична. Крупные черты характерной национальной кладки уже как бы располагали к отданию национального, этнического долга. О фамилии тоже позаботилась судьба: в Капутикян живет память об утраченном озере, Вана-цова, откуда шел род поэтессы. Озера у нас нет, но певучий род остался. И, послушная национальным зовам, Капутикян полностью отдавалась своим общественным обязанностям.

НАРОД, ВЫСТРАДАВШИЙ ТАКУЮ ИСТОРИЮ, КАК ИСТОРИЯ АРМЯН (и страдания все никак не убывают), имеет право на подобную заботу поэта, потому что дух поэта - всегда заступник. Патриотическая, гражданская, философская поэзия - вот добродетели поздней лирики Капутикян. Человек явного общественного темперамента, она любила и умела выступать (любят многие, умеют - единицы). Ее годами и даже десятилетиями считали поэтом любовной тематики. Отчасти это верно. Но все-таки главной ее любовью была только и только Армения.

Страстно, неутомимо, все отточеннее она говорила о предмете своей страсти, пока лапидарность Востока не взошла уже четверостишиями. Я бы не удивилась, если бы взошли еще и бейты. Расположенные на бумаге в виде ребристых восьмистиший (чтобы укоротить строку), они позванивали внутренними рифмами и вместе с рефренами делали все, чтобы стих запомнился, врезался в память намертво. Как все-таки гениально учитывала законы психологического восприятия и запоминания восточная традиция!

Душе армян, чтоб быть живой,

высоких гор тоска нужна.

В обилье влаги ключевой

глотка воды тоска нужна.

Сны превратив в фитиль, она

должна гореть, сгорать должна.

При изобилии гумна

ей хлебных крох тоска нужна.

(перевод автора)

Невысокая женщина монументальной внешности (откуда это впечатление монументальности - никто не мог сказать) спокойно брала в любой аудитории микрофон или подходила к самому краю сцены и обращалась к присутствующим властью каких-то высших сил. Аудитория замолкала. Я наблюдала это не раз, не два, не десять раз - и каждый раз меня восхищала эта прицельная психологическая направленность риторического дара поэтессы, ее умение убеждать. Ведь как бессмертно она сказала об Армении:

Чтоб выжить, чтобы стать стальной

ты букву-крепость создала.

И рядом с отнятой горой

в душе Масис ты создала.

Земли немного, но камней,

как и смертей твоих, - не счесть.

Чтоб смерть и камни победить,

хачкар святой ты создала.

(перевод автора)

От этой сгущенной мудрости поздних стихов поэтесса шла к общественным заботам. И люди нуждались в защите поэта, в его вдохновенном, поддерживающем слове, в сознании, что путеводные огни - вот они, здесь, с тобой, и что дорога никогда не погрузится в полный мрак, пока жив поэт, способный сказать за тебя то, что смутно чувствует твое сердце.

К микрофону шла невысокая женщина с панцирем вьющихся густых волос. Ее голос был негромок. Одета она была почти в сутану с большой брошью на тяжелой цепочке. Ей было уже больше восьми десятилетий. Но дух ее был нашим заступником, и он не старел, не сгибался, не сламывался. И не сломился до последнего часа - это уже доподлинно.

Стисни зубы, знай: труден этот путь,

духом пасть лишь ты не имеешь права.

Пусть хоть кровь и глад, пусть хоть рана в грудь,

сдать свой меч лишь ты не имеешь права.

Ты - поэт армян. Что бы ни стряслось,

даже если все вдруг падут кроваво,

Верь, что твой народ вечен, как и мир,

на иное ты не имеешь права.

(перевод автора)