КАЖДЫЙ ПРИЕЗД - НОВОЕ ОТКРЫТИЕ АРМЕНИИ

Осенью прошлого года исполнилось 60 лет талантливому поэту, переводчику, литературоведу, художнице Нине ГАБРИЭЛЯН. С этой датой "ГА" поздравил ее публикацией вдумчивой и серьезной статьи Магды ДЖАНПОЛАДЯН "Жить всей огромной жаждой бытия..."

Но мы располагаем и рассказом самой Нины о себе, о своем пути в армянскую поэзию. Беседу с ней записала Каринэ СААКЯНЦ.

- Во-первых, я хочу поздравить вас с юбилеем и отметить, что уважаю женщин, которые не скрывают своего возраста. А во-вторых, когда и как вошла в вашу творческую биографию армянская поэзия?

- Спасибо за поздравление, я тоже считаю, что скрывать свой возраст бессмысленно, потому что ты живешь не в вакууме, а в определенном контексте, в котором немало твоих ровесников, и все равно твой возраст ни для кого не может быть тайной. А что касается армянской поэзии, то я не сразу стала заниматься ею.

Я окончила Институт иностранных языков им. Мориса Тореза, факультет французского языка, владела французским языком и где-то в начале 70-х начала переводить франкофонную поэзию, в основном это были франкоязычные поэты Африки. Как молодой переводчик, я попала в семинар Михаила Курганцева, он вел семинар поэтов-переводчиков Востока при Союзе писателей Москвы. И Михаил Абрамович Курганцев, поняв, что я армянка, с удивлением спросил: "А почему вы не переводите армянскую поэзию?" - "Как, - удивилась я, - переводить армянскую поэзию, когда я не знаю армянского языка?"

Так сложилось, что я родилась в Москве, дома говорили по-русски, тогда не было ни языковых курсов, ни школ, и мысль о том, что можно переводить армянскую поэзию, меня изумила, хотя стихи об Армении у меня уже были. Моя связь с Арменией никогда не прерывалась: отец мой родом из Зангезура, из села Брнакот, мама родом из Баку, судя по всему, у нее карабахские корни. И к нам приезжали многочисленные родственники с корзинами фруктов, и это на меня производило сильное впечатление. В пятилетнем возрасте я впервые приехала в Армению. Самым сильным впечатлением было то, что мы гуляем в парке и там стоит гигантский монумент Сталину и я боюсь, что он на меня упадет. В следующий раз я приехала уже в сознательном возрасте (мне было 17 лет), и впечатления были такие сильные, что, когда я начала писать свои сознательные стихи, каким-то непонятным, таинственным и загадочным образом я вдруг стала писать на армянскую тему. Наверное, поэтому Михаил Абрамович, знавший мои стихи, спросил, почему я не перевожу армян. И он мне сказал: "Тебе обязательно надо познакомиться с Левоном Мкртчяном".

На тот момент это имя мне ни о чем не говорило, но Михаил Абрамович очень упорно говорил о том, что мне нужно обязательно с ним познакомиться: "Это очень крупный человек, большой знаток армянской поэзии". И вдруг в какой-то день звонит Курганцев и говорит: "Нина, срочно приезжай в ЦДЛ (Центральный дом литераторов в Москве). Здесь Левон Мкртчян, тебе надо с ним познакомиться. Он крупный профессор". Слово "профессор" меня как-то смутило, думаю, наверное, это какой-то очень занудный, старый, серьезный, солидный человек и надо мне произвести на него впечатление. Ну а как могла произвести впечатление молодая женщина? Я побежала краситься. Это была боевая раскраска каманчей, которая могла напугать кого угодно, даже солидного профессора. И, когда я вошла в ЦДЛ, Михаил Абрамович подвел меня к столику и сказал: "Вот Левон Мкртчян".

И дальше я испытала шок и потрясение, потому что поднялся достаточно молодой человек, который, вместо того чтобы начать со мной беседовать как старший с молодым, как умудренный профессор с начинающим поэтом, заговорил очень естественно, очень спонтанно, так, как будто мы были знакомы сто лет. С меня сразу спало напряжение, потому что молодой литератор, когда его знакомят с маститым, всегда волнуется, всегда боится не соответствовать, боится не понравиться. Я показала Левону Мкртычевичу свое стихотворение о Комитасе (тема Геноцида меня волновала уже тогда). Он прочел и сказал: "А вы знаете, у Тарковского есть стихотворение о Комитасе". И начал сразу же читать: "Ничего душа не просит, И, не открывая глаз, В небо смотрит и бормочет, Как безумный Комитас…" Я подумала: "Боже, ну и профессор!"

Я должна сказать, впечатление от встречи с Левоном Мкртычевичем было очень сильное, это было позитивное впечатление. Позже я поняла, что по-настоящему большой человек никогда не может быть чванливым, никогда не будет смотреть свысока на другого, никогда не будет давить на другого и будет радоваться любой искорке таланта. Я показала ему один свой перевод из Шарля Азнавура (поскольку я владела французским). И вдруг через какое-то время я получаю письмо от Левона Мкртычевича, где он сообщает, что по его рекомендации мне пришлют подстрочники Ваана Терьяна для готовившегося в ленинградском отделении издательства "Советский писатель" в серии "Библиотека поэта" тома стихов Терьяна и что он (Левон Мкртычевич) приглашает меня на праздник переводчика ("вам придет официальное приглашение").

Мне тогда было 24 года. Тогда мне казалось, что это нормально, что мне заказали Ваана Терьяна, что мне придет приглашение на Праздник переводчика: ну а как же иначе, как могли меня не оценить! Сейчас, когда прошло уже много-много лет, я понимаю, что не так это нормально, не так это естественно, не так само собой разумеется, когда чужие способности радуют чужого человека и он хочет тебе помочь. Это очень важная черта Левона Мкртычевича. Не случайно он был таким мощным культуртрегером: ему нравилось помогать. У меня даже такое впечатление, что он получал от этого удовольствие. Говорят, один из очень известных советских поэтов как-то сказал: "Топи котят, пока слепые". Надо сказать, действительно были старшие поэты, литераторы, которые воспринимали младших как конкурентов. Левон Мкртычевич не только был начисто лишен такой способности, но наоборот. У меня даже такое ощущение, что у него помощь другим людям даже не была специальной идеологией. Для него это было совершенно естественно, как дышать. Для него это была форма его жизни.

Так что мои первые переводы начались сразу не с молодых поэтов, а с армянского классика. Терьяна переводить было очень трудно. Поскольку к подстрочникам прилагалась транскрипция, я могла представить, как они звучат по-армянски. И я понимала, что уникальность Терьяна - в звуке, а звук - это вообще то, что невозможно переводить. Передо мной стояла задача вызвать у русского читателя те ощущения, какие вызывает у армянского читателя оригинал. Потому что для того, чтобы познакомиться со смыслом, достаточно подстрочника, а для того, чтобы почувствовать поэзию, надо сделать какой-то волшебный жест. И в эту сложнейшую задачу меня вовлек Левон Мкртычевич. Наверное, я с этой задачей все-таки как-то справилась, потому что переводы были опубликованы.

- Насколько я знаю, ваш приезд на Праздник переводчика был в определенном смысле знаковым: ведь после него вы стали переводить Ваагна Давтяна.

- Да, это был первый Праздник переводчика. Левон Мкртычевич был секретарем Союза писателей, и по его инициативе в 1979 году этот праздник после многовекового перерыва был возрожден. И опять же, уже потом я осмыслила, что возродить в стране государственного атеизма церковный праздник было великим делом. К сожалению, когда я приехала, Левон Мкртчян лежал в больнице. Но он и тут позаботился, потому что, когда нас встречала делегация во главе с Вардгесом Петросяном, ко мне подошел молодой человек и сказал, что Левон Мкртычевич велел ему встретить меня и взять под свою опеку. Это был Арутюн Карапетян, царство ему небесное, человек, который потом очень много сделал для журнала "Литературная Армения", а тогда он был референтом в Союзе писателей.

На Празднике переводчика я познакомилась с выдающимся нашим переводчиком армянской поэзии Наумом Исаевичем Гребневым. Кстати, как потом оказалось, его тоже связывала тесная дружба с Левоном Мкртычевичем. Уже в Москве мы с Наумом Исаевичем время от времени перезванивались. И где-то через год он позвонил мне и сказал, что в издательстве "Советский писатель" готовится сборник Ваагна Давтяна, что он переводит бульшую часть его стихов, но кое-что не успевает. И предложил мне перевести четыре стихотворения: "Ты переведешь, мы пошлем Ваагну Давтяну, если ему понравится, мы включим их в эту книгу". Я перевела, послали Ваагну Давтяну, Давтяну понравилось. Через какое-то время я получила от него письмо, где он писал, что переводы ему понравились и что он хочет, чтобы я перевела много его стихов. "Сейчас в Ереване, - говорилось в письме, - в издательстве "Советакан грох" готовится книга моих стихов. Я хочу, чтобы вы приехали, поселились в Цахкадзоре и работали над переводами". Сразу после этого я получила письмо от Вардгеса Петросяна, где он повторил все, о чем писал Давтян.

Я тут заметалась, потому что попала в неловкую ситуацию: Наум Гренев был одним из ведущих переводчиков, и он много перевел Давтяна для московской книги. Кроме того, он был очень уважаемый переводчик, я знала его в первую очередь как автора блистательного перевода "Книги скорби" Григора Нарекаци, четверостиший Туманяна, айренов Наапета Кучака, я очень высоко ценила эти переводы. И вдруг получается, что я у Гребнева, мэтра отечественного перевода, отбиваю переводимого поэта. Я позвонила Гребневу и спросила, как мне быть, может быть, отказаться? На что Гребнев мне посоветовал не отказываться, потому что я молодой переводчик и нельзя упускать шанс. Вот так я приехала, познакомилась с Ваагном Давтяном.

Некоторые подстрочники мы делали с ним вместе, он начитывал оригинал (для меня было очень важно, как стихи звучат по-армянски). Какие-то подстрочники сделала Анаит Баяндур, очень высококачественные подстрочники. Я перевела 4 большие поэмы Ваагна Давтяна: "Сказание о любви и мече", на историческую тему, о царице Парандзем, царе Аршаке; "Творчество", философская поэма; "Сказание об Армении" и "Реквием", это поэма о Геноциде. И много стихотворений. Я должна сказать, что для меня это был первый опыт перевода стихов в таком количестве. И я поняла, что имею дело с живым классиком. До этого я стихов Давтяна не знала. И я поняла, что он мне очень близок. Мне показалась очень близкой его цветовая гамма. Я делю поэтов условно на слуховиков и на цветовиков. Давтян оказался и слуховиком, у которого огромное значение имеет звук, и цветовиком, у которого цветовая гамма настолько самостоятельна, что даже может прочитываться отдельно.

Давтян мне оказался близок тем, что он очень национальный поэт, не только потому, что у него присутствует армянская тематика, не всякий, кто пишет на армянскую тему, обладает глубинным чувством этноса. Давтян этим чувством обладал. Человек изначально трагической судьбы, он родился в семье беженцев из Арабкира и эту боль разрыва пронес через всю жизнь. Вместе с тем его стихи переполнены светом и красотой. У многих поэтов тогда уже стала возникать тенденция к деэстетизации. Возможно, это имеет право на существование, но у Ваагна Давтяна присутствует красота в стихах. Красота звука, красота образа, восхищение перед миром и удивление этому миру, красоте цветка, горы, женщины. У него очень красивые стихи, посвященные любви. Причем, когда я переводила его поэму "Сказание о любви и мече", создавалось впечатление, что он перевоплотился. Такое ощущение, что он погрузился в древность и то, что он написал, не реконструкция, а какое-то историческое ясновидение, когда человек прозревает не в будущее, а в прошлое. Кстати, на стихи Давтяна чуть позже московский композитор Игорь Егиков (Егикян) написал очень хороший, на мой взгляд, вокальный цикл "Упрямая память". Он сам родом из Баку, но уже давно живет в Москве. Этот цикл исполняет его постоянная муза, жена, певица Ирина Воронцова. И всегда, когда мы организуем какие-то вечера армянской поэзии, мы всегда их приглашаем. И этот цикл всегда пользуется большим успехом.

У Давтяна было свое чувство Армении. Если взять художников, то мы видим, что у каждого своя Армения. Армения Сарьяна не похожа на Армению Акопа Акопяна. И то, и то - Армения, и тот и другой - великие художники. Но это совсем разная Армения. Так и у Ваагна Давтяна была своя Армения. Поиски Армении ("Какая ты, Армения") пронизывают практически всю армянскую литературу ХХ века. Если мы вспомним, допустим, "Страну Наири", то Чаренц тоже спрашивает: "Где ты, страна Наири, существуешь ли ты, какая ты, страна Наири". Или, скажем, "Армянские эскизы" Вардгеса Петросяна (если мы сразу перепрыгнем через десятилетия), то Вардгес тоже спрашивает: "Какая ты, Армения?" - и видит ее разной. И видит ее в ее возвышении, в ее падении. Здесь надо сказать, что Ваагн Давтян, безусловно, был поэтом-патриотом, но патриотом просвещенным, который видел и проблемные узлы. И, безусловно, это был очень светлый и очень страдающий поэт. Он терзался болью своего народа, но воплощались эти страдания в дивные звуки и образы. И в этом, мне кажется, особенность Давтяна.

- Один из переводимых вами поэтов - Чаренц. Вам выпало быть экспортером гениальных авторов. Можно было бы гордиться переводами каждого из них, а вы перевели и Давтяна, и Чаренца, и Терьяна, и Ерзнкаци…

- Да. Я сейчас понимаю, что я счастливый человек. В молодости на меня просто валились подарки. Тогда я этого не понимала. Одновременно с Ваагном Давтяном я работала над переводами Костандина Ерзнкаци. Левон Мкртчян предложил мне перевести поэта XIII века Костандина Ерзнкаци, прислал мне подстрочники, которые он сделал сам. Но переводить современного поэта, если даже он живой классик, - это одна стилистика, а передать мирочувствование человека, жившего в XIII веке, - это совершенно другой подход. И стилистический, и синтаксический. И надо было найти такой подход, чтобы, с одной стороны, читателю это оказалось близко, а с другой стороны, чтобы читатель понимал, что до него доходит голос из глубины веков.

Я перевела такое длинное стихотворение "Стихотворение, которое имеет двоякий смысл (души и тела) и иносказательно звучит так". Я не буду цитировать все, но, посмотрите, какие строчки. И давайте вспомним, что речь идет о средневековье и XIII век не такой уж радужный в истории Армении. Это и нашествия, и трагедии, но вот что пишет поэт XIII века:

Благословен воскресший свет,

любовью льющийся с высот!

Блажен, кто сыном света стал

и кто постиг любви восход!

И тот, кто жаждет обрести

в любви бессмертия оплот,

К любви прибавит пусть любовь,

с любовью в дом любви войдет.

А что касается Чаренца, то я должна сказать: Чаренц - это событие в моей жизни. Иногда принято считать, что событие - это только то, что происходит во внешнем мире, но настоящие революции, перевороты происходят в душе человеческой. И таким потрясением для меня был Чаренц. Конечно, армянская поэзия богата и изобильна талантами, но я думаю, что Чаренц - это очень большая высота в армянской поэзии ХХ века и, может быть, вообще в армянской поэзии. Более того, без преувеличения можно сказать, что Чаренц - величина мирового масштаба.

Но, как у каждого своя Армения, так, наверное, у каждого свой Чаренц. Кто-то ценит одни стороны таланта поэта, кто-то - другие. Я для себя открыла Чаренца-мистика. Я думаю, что это поэт, которому многое было открыто, которому были открыты трагические стороны жизни (но и жизнь была трагичной, сейчас открываются страницы его биографии, многое из того, что мы не знали в советский период). Вот я переводила его поэму "Сома". И поразительно, какое в ней предвидение собственной судьбы! Ведь в поэме, которую Чаренц назвал ведической, образ Сомы - это образ революции. И, помимо всего (я не знаю, понимал Чаренц это или нет), по сути, в этой поэме он фактически предсказал свою гибель от революции. По всей видимости, Чаренц прозревал какие-то вещи за пределами материального мира. И это огромный груз - видеть и слышать то, что не всякий услышит и увидит, припадать к каким-то глубинным энергетическим потокам и суметь вот это бесформенное, хаотическое претворить в прекрасные строки, это под силу только гениям, каковым и был Чаренц. Кстати, я думаю, что и Ерзнкаци тоже обладал даром прозревать сокрытое.

- Но для того, чтобы переводчик смог воплотить на другом языке таких поэтов, как Ерзнкаци или Чаренц, он тоже должен быть наделен способностью заглядывать за некую грань.

- Наверное, про себя мне говорить как-то неудобно. Но часто возникает спор: можно ли переводить с подстрочника? Так вот, на мой взгляд, переводчик - не важно, через оригинал или через подстрочник - должен суметь подключиться туда же, куда подключился переводимый им поэт.

- Спасибо за интересную беседу.

- Спасибо вам, для меня каждый приезд в Армению - это новое открытие Армении, открытие новых мест. И Армения как бы меняется, и я меняюсь, и всегда это новое радостное узнавание, новое познавание и познание себя через Армению.