В ЦЕНТРЕ СТОЛИЦЫ 40-х ГОДОВ

Когда прожита большая часть жизни и нет абсолютных гарантий, что планы на ближайшие десятилетия могут быть в полной мере осуществлены в силу неизбежных физиологических обстоятельств, у большинства людей возникает непреодолимое желание подарить людям свои воспоминания, то, что принято называть мемуарами. Не смог удержаться и я, хотя далек от мысли считать себя хоть сколько-нибудь заметной и интересной личностью, имеющей моральное право навязывать читателю историю своей жизни. Не так давно в газете я прочитал воспоминания о нашем доме и его жильцах. 

 Я ЖЕ ПОМНЮ НАШ ДОМ И ЕГО ОБИТАТЕЛЕЙ "НЕ СОВСЕМ ТАК". Скорее всего, в этих воспоминаниях речь шла о другом периоде его жизни. Возможно, некоторые фрагменты моих воспоминаний будут интересны и вам.

Родился я довольно давно в "домашних условиях" в доме 22 по улице Раффи-Туманяна-Габриеляна-Кохбаци. Непривычно длинное название улицы? Поясню. Мы не остались в стороне от неизбежных процессов по соответствию времени. В большинстве стран при очередном изменении государственного строя (объявление о независимости, государственный, дворцовый переворот и т.п.) пришедшие к власти "прогрессивные силы" первым делом начинают крушить памятники, переименовывать улицы, переписывать историю. Иногда вводится новое летосчисление - вспомните Французскую революцию. То же происходит, когда в свое время выдающаяся личность, чьим именем была названа улица, оказывалась совсем не такой, даже совсем наоборот. Возможны и другие варианты, например, перетасовка названий улиц с более главных на второстепенные. Это происходило в соответствии с текущей ранжировкой носителей их названий.

Я привел всех, чьи имена носила эта многоликая улица на протяжении моей жизни до настоящего времени для того, чтобы ее (улицу) могли узнать все, кто не успевает следить за стремительно изменяющейся городской топонимикой. Для меня привычнее - улица Туманяна, как и названия других улиц столицы Армянской ССР. Не ищите подтекста в этом утверждении, просто привычка.

Итак, дом на углу улиц Туманяна и Свердлова, в котором я родился и жил до совершеннолетия. Параллельно улице Туманяна проспект (Сундукяна-Сталина-Ленина-Маштоца), по другую сторону - улица Абовяна и площадь Ленина (Республики). Нашу улицу пересекали улицы Амиряна, Свердлова (Бюзанда), Спандаряна (Арами), Гнуни (?). Весь этот квадрат от проспекта до площади, ограниченный улицами Амиряна и Спандаряна, считался в сороковые-пятидесятые годы негласным центром города. Окраинами же были "плани глух" - площадь с памятником Абовяну, откуда начинается одноименная улица (памятник сохранился на своем месте до наших дней) и начавшая застраиваться уже после войны улица Баграмяна. От проспекта по улице Баграмяна до "круга", на месте теперешней Киевской площади, работал трамвай, которым мы, школьники, пользовались, чтобы занять время, когда было необходимо удрать с урока, например, если ожидалась "ненужная" письменная контрольная работа. Весь маршрут длился ровно один академический час.

 СОЛНЕЧНОЕ УТРО 22 ИЮНЯ 41 ГОДА. ДЛЯ МЕНЯ ЭТОТ ДЕНЬ ДОЛЖЕН БЫЛ БЫТЬ ОСОБЫМ, т.к. мне разрешили самостоятельно, без сопровождающих, пойти в гости к маминой сестре, которая жила довольно далеко от нас, рядом с Оперой. Территория Оперы и прилегающий к ней район был в свое время собственностью рода Джанибековых - известных состоятельных горожан. Когда же началось строительство Оперы - "Народного дома", землю отобрали (правда, оплатили стоимость вырубленных деревьев), оставив им дом и небольшие садовые участки. Сейчас на месте дома и садов привольно раскинулись "обэкты", откуда рядом с храмом классической музыки звучит музыка почти "народная" (стилизованные мугамы, рабис). Дом Джанибековых и был целью моего первого самостоятельного выхода в город.

Один из Джанибековых, дядя Арам, был женат на сестре моей матери. Я с радостью ходил к ним в гости. Дядя Арам меня баловал, и я знал, что и в этот раз меня, как обычно, ждет подарок, - заводная игрушка. Добрался до тети с дядей без приключений, но вместо ожидаемого радушного приема встретил растерянных родственников, которые внимательно слушали выступление из "тарелки", - громкоговорителя с черным бумажным рупором. "Молотов, говорит Молотов! Гитлер напал! Война!" Я страшно испугался. Как же я вернусь домой?!

Так начались военные будни. Светомаскировка, бинты, приклеенные крестом на стеклах окон. Позднее - сухой паек, который мать отоваривала в "Шофернериханут"- продуктовом магазине, который находился на нашей же улице, через квартал от дома. В паек входил также сахар, который можно было заменить на "помадки" - белые, желтые, зеленоватые сладкие конфеты-кругляшки величиной с пятикопеечную монету с синтетическим вкусом лимона или груши. Как это было вкусно!

В первый год войны мне исполнилось шесть лет. Днем все были заняты. Отца мобилизовали и направили в Вагаршапат (Эчмиадзин) начальником госпиталя. Мать, тоже врач, работала во Второй городской поликлинике (поликлиника находилась на нашей улице, недалеко от дома). Сестра училась. Меня же днем куда-то нужно было пристраивать. И вот каждый день мы с мамой шли на работу, где вели прием больных в кабинете на третьем этаже. Точнее, прием вела мама, а я в смежной комнате часами наблюдал из окна за обстановкой во дворе больницы, примыкающей к поликлинике, где находился гараж ЦК и Совнаркома. Машин в гараже было немного - три лимузина "ЗИС-101" и несколько "эмок". Было очевидно, что ЗИЛы - персональные машины "святой троицы", первого секретаря ЦК, председателя Президиума Верховного совета и председателя Совета народных комиссаров. Машины поскромнее, видимо, предназначались наркомам.

 РАБОЧИЙ ДЕНЬ В ГАРАЖЕ НАЧИНАЛСЯ С МОЙКИ МАШИН. Этим занимались "помощники". Как мне объяснили всезнающие знакомые ребята, каждая машина имела "экипаж", состоящий из водителя и его помощника. В обязанности помощника входила, в частности, мойка автомобиля. Помощники трудились, а я с интересом следил за процессом, водители, покуривая, издали наблюдали за мойкой, отдавая время от времени необходимые указания. Так повторялось каждый день. Изредка в течение дня некоторые машины выезжали из гаража в город. Вспоминая неторопливую, обстоятельную мойку машин в начале рабочего для, не могу понять, как "служивые" ежедневно добирались до своих рабочих кабинетов. Неужели пешком? Хотя город тогда был небольшой. Персональными авто, судя по всему, они пользовались редко.

В те годы в среде "трудовой интеллигенции" музыкальное образование подрастающего поколения являлось само собой разумеющимся. Правдами или неправдами покупался инструмент (если пианино, то, скорее, "Красный Октябрь"), и чадо отправлялось на учебу в музыкальное училище. Не миновала эта участь и меня. И вот сестра, которая уже училась в консерватории, ведет меня на прослушивание к директору консерватории Константину Соломоновичу Сараджеву. Красивое черное здание на улице Спандаряна (к счастью, его до сих пор не успели снести, сейчас в этом здании располагается Институт философии). Мы заходим в класс. В классе около рояля - маленький человек с громадными, лихо торчащими усами. Набрав на рояле несколько аккордов, которые я потом пропел, Сараджев сказал: "У этого мальчика абсолютный музыкальный слух". Такая оценка знаменитым профессором моих природных музыкальных способностей предопределила мою "полную страданий, тяжелую жизнь" в последующие три года, которые я провел, учась в музыкальной школе-десятилетке им. Чайковского по классу скрипки.

Самыми счастливыми в эти годы были дни, когда после очередного экзамена вернувшись домой, я прятал скрипку с глаз долой в чулан, где зимой мы хранили дрова. Три месяца свободы! Экзамен же (в последний раз я "выступал" с концертом Вивальди под аккомпанемент рояля) начинался с фразы постоянного председателя экзаменационной комиссии профессора Легкера, нашего соседа по дому, которому я помогал (с удовольствием) в возне с мотоциклами. Было у профессора музыки такое хобби. "О, мой юный друг, чем вы нас порадуете сегодня?" Выступление "юного друга" оценивалось всегда как "удовлетворительное". Легкер кому-то сказал, а те передали родителям, что "...с этим мальчиком хорошо чинить мотоциклы, но не заниматься музыкой". Он был прав, хотя музыку я любил, но слушать, а не разучивать и исполнять! Поняв, что Паганини из меня им вылепить не удастся, родители наконец перевели меня после третьего класса в нормальную школу.

ВСКОРЕ ПОСЛЕ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ ВНОВЬ НАЧАЛИСЬ ВСЕСОЮЗНЫЕ соревнования по футболу. В высшей лиге выступала наша футбольная команда "Динамо". Футболом увлекались все. Если матч с участием нашей команды проходил в Москве, мы направлялись в дом напротив, к подруге сестры, у которой был ламповый радиоприемник с встроенным репродуктором СИ-235, - деревянный ящик с небольшим пластмассовым окошечком, в котором виднелась шкала с цифрами: длиной волны, на которую был настроен приемник. Настройку можно было менять, вращая ручку и двигая двумя рычажками. Наконец сквозь шумы и трески слышен далекий, знакомый голос Вадима Синявского: "Говорит Москва, передаем репортаж о матче на первенство страны по футболу между командами". Если же игра проводилась "на своем поле", армия болельщиков устремлялась на стадион "Динамо". Сегодня, кажется, ему присвоено имя В. Саркисяна. На стадион обычно направлялись часа за два до начала матча. Нужно было успеть купить билет, семечки, занять хорошие места, обсудить состав команд и наши шансы на победу (обычно не очень большие). О наших игроках, естественно, мы знали все. Но сейчас в памяти остался только один высокий игрок с бритой головой. Звали его Гагас.

Путь на стадион проходил вначале по улице, по которой шел трамвай до вокзала. Потом улица стала проспектом Микояна. Затем мы сворачивали в сторону, перебирались по мосткам через какой-то ручей (наверное, это был Гедар) и по узкой пыльной улочке добирались до стадиона. На этой улочке находилась больница для душевнобольных. Для обитателей сумасшедшего дома дни, когда на стадионе проводились игры, были особенными. Они толпились около открытых окон с кружками воды, из которых с радостными криками обливали проходивших по улице болельщиков. Особый восторг у сумасшедших вызывал удачный "бросок", когда удавалось плеснуть воду прямо в лицо.

Уже в классе пятом я пристрастился к чтению. Наверное, в какой-то мере этому способствовало и то, что в нашем доме не было детей моего возраста и я был предоставлен самому себе. Читал я запоем и бессистемно. Разве что работницы библиотеки на улице Амиряна, где я брал книги на дом, иногда рекомендовали мне прочитать ту или иную книгу. Думаю, они придерживались принципа: чем книжка больше потрепана, тем она интереснее. Я посещал библиотеку регулярно, практически через день. Тети это отметили и сделали для меня исключение, разрешив самому выбирать книги прямо со стеллажей в хранилище. Так как меня никто серьезно в чтении не направлял, я поглощал любые книги без разбора. От "Хижины дяди Тома", "Всадника без головы", "Детей капитана Гранта", "Трех мушкетеров" и "Тайны двух океанов" до "Войны и мира" и безуспешных попыток одолеть "Идиота". "Войну и мир", правда, я читал выборочно. Только фрагменты с батальными сценами. Зато "Детские годы Багрова-внука" прочел полностью. Наверное, эта автобиография Аксакова в какой-то мере стимулировала через много лет настоящие "мемуарные потуги".