ЭТЮД О НАСТОЯЩИХ ЕРЕВАНЦАХ

За что люблю армян, кроме того что не любить армян невозможно, не говоря уже о том, что и сам не индус.

ИЗ ЖИЗНИ зажатого блокадой, недоедающего, недосыпающего, холодного и временами нервного Еревана. В данном случае о профессоре Ереванского университета, докторе филологии, знатоке армянской поэзии средних веков Альберте Шаруряне. Но не только. Особенность Еревана тех лет была еще и в том, что с профессорами и академиками можно было встречаться в очередях за хлебом, где все равны, но не все одинаковы.

Чем, к примеру, профессор Шарурян отличался от академика Налбандяна, представлявшего ту же гуманитарную науку, стоявшего в той же очереди и за тем же матнакашем? В давние советские времена академик был видным партийным деятелем, и наметанный глаз обывателя мог это сразу же определить. У профессора Шаруряна в смысле партийного прошлого - ничего похожего, если не считать, что учился он в одном классе с Кареном Демирчяном.

Из той же очереди за хлебом...

 Виген Тер-Акопян, кандидат медицинских наук, известный всему городу хирург-онколог.

Эмиль Воскерчян, интеллектуал, инженер, изобретатель.

Юрий Минасян, в прошлом замминистра энергетики. С тремя молодыми людьми (два поколения ереванцев) взялись собирать и реставрировать старопечатные армянские книги.

Может показаться, что для хлебной очереди, где и академик, и герой, и мореплаватель, и плотник одинаково хотят есть, все это малозначащая второстепенность. Между тем на первое место выходило главное. В случае с Шаруряном главное - уступчивость, понимание, открытость, доброжелательность. В сумме выходила порядочность.  Не от случая к случаю, не разово, а сама по себе, в большом и малом. (Вот маршал Советского Союза Сергей Ахромеев перед тем, как повеситься, пришел к буфетчице и рассчитался за все, что задолжал. Большое это или малое?)

Поначалу казалось, что понимание, доброжелательность и открытость Шаруряна от обжитого до последнего дюйма личного пространства - пересечения проспекта Туманяна с улицей Алавердяна, где профессор провел не одно десятилетие, где родились и жили его дети, потом внуки и где Шаруряна знали все и он, соответственно, знал всех. Но, охотясь за хлебной пайкой, мы, бывало, вторгались на "чужую" территорию. И что? А то же самое.

…СЕГОДНЯ Ереван меняется не только по части архитектурных форм, но и по своему существу. Существо - в потомственных ереванцах. Они, увы, уходят неслышно, тихо, как падающие с осеннего платана листья. Мне жаль, что, проходя мимо дома, где жил мой друг, я уже не услышу стрекота пишущей машинки. Летом он выносил ее на балкон (чтобы не мешать внукам спать), зимой перебирался в кухню, но четко высвечивался в окне.

- О чем пишешь? - спросил я его в один из дней ереванского беспросвета, недосыпа и недоеда.

- О Мецаренце.

- Зачем? - поинтересовался я, обводя муторное пространство вокруг.

- Затем, - объяснил он, - что наши великие забываются: Мецаренц, Фрик, Варужан, Овнатанян… А не должны. Вот выйдет книга, попадет кому-нибудь на глаза - будет повод вспомнить их. 

Книга вышла. Деньги на издание дал Католикос Вазген Первый. О гонораре не было и речи.