ПОДВИГ АЛЕКСАНДРА СОЛЖЕНИЦЫНА

Это было в Рязани ровно пятьдесят лет назад. То утро крепко запомнилось мне в деталях. Я ночевал у моего друга Юрия Ухова, с которым учился в одной группе Рязанского медицинского института. Великий диктор Всесоюзного радио Юрий Борисович Левитан читал по радио последние известия. Обратив внимание на то, что вроде бы обычный текст почему-то читает сам Левитан, я громко позвал Юрия и сказал не без волнения: "Небось, что-то произошло, если "простой смертный" текст утренних новостей озвучивает этот легендарный человек". Ухов ничуть не удивился. Отпарировал лишь тем, что Левитан довольно часто читает совершенно обычные тексты.

Именно в этот момент после недолгой паузы Левитан, я бы сказал, по-левитановски произнес: "В одиннадцатой книжке журнала "Новый мир" опубликована повесть рязанского писателя, учителя математики и физики школы номер один Рязани Александра Солженицына "Один день Ивана Денисовича".

- Надо достать журнал, - сказал я Ухову.

- Пока до Рязани доедет ноябрьский номер, - пессимистично заговорил Юра, - мы успеем отпраздновать новый, 1963-й год.

- Ты с ума сошел, - бросил я и добавил: - Если я сегодня, самое позднее - завтра не прочту повесть, то умру до Нового года...

- И ты, - перебил меня Юра, - в 1963-м не получишь диплом врача и не полетишь на Камчатку.

- Мы с тобой вместе будем читать Солженицына сегодня вечером или самое позднее - завтра, - отчеканил я.

...В то утро я, как сейчас помню, пропустив лекцию по ухо-горло-носу, отправился на главпочту. Позвонил в Реутово (полчаса езды от Москвы). Это город и текстильщиков тоже, где жил мой друг и одноклассник инженер-текстильщик Ким Григорян.

Ким потом мне расскажет, что по моему голосу он сделал вывод, что, если не достанет журнал "Новый мир" и на электричке не доставит в Рязань, то я умру и меня похоронят в нечерноземной земле Рязанщины.

Чакату (так его звали с самого детства из-за высокого, сократовского лба) повезло. Он прочитал повесть "Один день Ивана Денисовича" раньше меня - за три часа в электричке.

Вечером в доме Уховых мы по очереди вслух читали повесть, которая просто потрясла меня и, как выяснилось, целый мир. К тому времени, не считая спасительного доклада Хрущева на XX съезде партии, мое поколение успело много чего прочитать о преступлениях Сталина. Прекрасные материалы давали при Аджубее "Известия". Одним из самых популярных фильмов моей студенческой поры было чухраевское "Чистое небо" - о трагической судьбе летчика-героя, пережившего ужасы сталинских лагерей. Помню, читая книги и газеты, открывающие нам каждый раз новые страницы страшной эпохи, я все время думал о своем погибшем в ГУЛАГе отце. Словом, для нашего поколения тема культа личности была самой что ни на есть актуальной. А тут вдруг, оказывается, в Рязани, буквально рядом живет человек, который совершил подвиг уже тем, что уцелел, чтобы поведать миру о миллионах и миллионах замученных и загубленных. И, конечно, я не мог не встретиться с автором повести "Один день Ивана Денисовича".

И встретились с 43-летним писателем, которого мир еще не знал, не видел. Мне был он дорог потому, что были сплошные ассоциации с отцом, который, можно сказать, тоже считался учителем. Как-никак - нарком просвещения Арцаха. Я же, думаю, был понятен ему своей судьбой. Незабываемым было начало нашей встречи.

- Александр Исаевич, - как-то бодро начал я, - я более чем уверен и убежден, что вы сейчас завидуете мне.

- Молодости вашей? - спросил он, улыбаясь.

- Нет. Состоянию души моей.

- Это уже интересно. Объясните!..

- Я третьего дня прочитал вашу повесть. Сегодня успел прочитать во второй раз. Я ваш читатель. Я хорошо запомнил все детали повести. Мне трепетно на душе. Читая, ловил себя на том, что теперь явно окончательно разоблачат Сталина. А то, по всему видно, постепенно замалчивают суть и смысл ХХ и ХХII съездов. Словом, я ваш талантливый читатель, а вы не можете быть своим читателем, таким как я. Вот и завидуете мне.

Он захохотал. Довольно громко. Расспрашивал об отце. Рассказывал о встречах на разных этапах с армянами, в том числе и об одном из тех армян, кто стал героем "В круге первом". Я слушал его, всматриваясь в темные печальные глаза с тяжелыми веками. Рассказал о том, как безмерно был счастлив, когда год назад, сразу после ХХII съезда партии Сталина вынесли из мавзолея, не преминув добавить и то, что нельзя этого изверга хоронить и у кремлевской стены тоже.

Александр Исаевич, как я догадался, не хотел развивать эту тему. Лишь годы спустя мне стало понятно, что речь тогда шла не только о Сталине, но и о Ленине в мавзолее. И вообще обо всех, кто захоронен не в земле, а в стене или у стены в самом центре столицы.

Правда, о Сталине говорили много. Я, как-то улучив момент, спросил:

- Предположим, я вашего возраста и нам где-то в году сорок втором или сорок третьем заговорщики предлагают убить Сталина...

- Этого нельзя было делать, - перебил он торопливо, - в него верили все, и в первую очередь солдаты. В призыв "За Родину! За Сталина!" закрывающие собой амбразуру верили до конца. Сталина никто в ту пору не мог бы заменить. А тут - война. Нельзя. Без Сталина начался бы хаос, который особенно опасен в разгар войны. Мы это уже видели в 1917-м. Тут уже в другом надо признаться: террор в отношении таких, как Сталин, - это, я бы сказал, несерьезно. Нужен не самосуд, который в таких случаях вызывает некую жалость или даже некую героизацию преступника. Нужен суд...

- "Один день Ивана Денисовича" - это приговор.

- Нет. Приговор вынес уже Хрущев, которого по-настоящему оценят, по моим расчетам, лет через восемьдесят.

- Почему именно восемьдесят?

- А я умножил библейские, точнее, Моисеевские сорок лет на два. В нашем случае процесс выживания рабства, как из губки воды, будет продолжаться очень долго. Речь идет о памяти сразу нескольких поколений. Тут еще ведь нас отбросили на тысячу лет назад. И теперь, кроме всего прочего, сызнова надо нам становиться христианами.

С каждым днем по всей стране имя Солженицына гремело все громче. Вскоре в том же "Новом мире" вышли два рассказа - "Матренин дом" и "Случай на станции Кречетовка". Тут уже громко заговорили в стране о мужестве и смелости главного редактора "Нового мира" Александра Твардовского. Мы также узнали, что все это невозможно было бы осуществить без Никиты Сергеевича Хрущева, который все-таки прислушался к голосу своего знаменитого зятя, главного редактора "Известий" Алексея Аджубея. Спустя пару недель ни я, ни мой друг Ухов уже не могли встречаться с Александром Исаевичем. Он уже стал недосягаем. Подолгу находился в Москве.

Через несколько месяцев мы сдали государственные экзамены, и я улетел на Камчатку, где за десять лет пребывания на полуострове, можно сказать, ни дня не расставался с Солженицыным, Сахаровым, Роем Медведевым, с десятками авторов книг, которые были строго-настрого запрещены в СССР. У меня было много друзей на знаменитом камчатском рыболовецком флоте, которые по восемь-десять месяцев ловили рыбу в морях и океанах, посещали разные страны, где, презрев страх, приобретали запретные книги. Так что у нас, у многих моих коллег, в Петропавловске-Камчатском были уникальные по тем временам домашние библиотеки, которые позволяли быть в курсе всего, что происходило в мире.

Мы все знали, что "Один день Ивана Денисовича" стал в ноябре 1962 года своеобразным стартовым выстрелом, который открыл глаза и уши пытливому поколению 60-х. И, думаю, никто из нас не забывал день, когда голос Левитана оповестил мир о подвиге рязанского учителя школы номер один. И когда сегодня молодое поколение часто цитирует слова о том, как в сталинских лагерях конвоиры выкрикивали: "шаг влево, шаг вправо - выстрел в спину", - я вспоминаю, точно знаю, что впервые это было обнародовано Солженицыным. Вот полный текст этой, как пишет Александр Исаевич, "надоевшей арестантской молитвы": "Внимание, заключенные! В ходу следования соблюдать строгий порядок колонны! Не растягиваться, не набегать из пятерки в пятерку, не переходить, не разговаривать, по сторонам не оглядываться, руки держать только назад! Шаг вправо, шаг влево - считается побег, конвой откроет огонь без предупреждения! Направляющий, шагом марш!" И я часто думаю, что наверняка выучил этот текст наизусть мой отец, которого этапировали от Шуши до Баку, оттуда - до берегов Ледовитого океана, в Республику Коми, в поселок Ухта.

Журналисты центральных газет часто называли Камчатку "Утром нашей родины" - как-никак на девять часов раньше восходит солнце. Это я к тому, что 14 октября 1964 года мы первыми узнали из газет о том, что в Кремле произошел переворот. По крайней мере первыми в стране увидели своими глазами два портрета на первых полосах "Камчатской правды" и "Камчатского комсомольца" - портреты Брежнева и Косыгина - первого секретаря ЦК КПСС (генеральным он станет через год на XXIII съезде партии) и председателя Совета Министров СССР. В то утро я записал в дневнике: "Боже мой, что будет с Солженицыным? Пострашнее, чем с Пастернаком". Рязанского писателя исключили из Союза писателей, а Твардовского отлучили от редактирования "Нового мира". Началась не столько эпоха брежневщины, сколько сусловщины. Через десять лет выдворили Александра Исаевича за пределы страны. Нобелевского лауреата выдворили из СССР.

В разгар начавшегося Карабахского движения я отправлял по белу свету письма чаще всего с помощью наших соотечественников, живущих в Спюрке. Письма о ситуации в Карабахе, о Сумгаите, Баку, о вандализме на территориях исторической Армении, включенных в 1921 году в состав Азербайджанской ССР. Александру Солженицыну я послал письмо через хорошо знакомого карабахцам члена палаты лордов Великобритании Мэлкома Пирсона (коллеги и соратника Кэролайн Кокс). Вскоре узнав, что в гости к Пирсону прибудет из Вермонта сын Александра Исаевича - Игнат и что великий русский писатель вместе со своей женой, глубоко уважаемой мною, поистине подвижницей Натальей Светловой-Солженицыной гостят в Шотландии у Пирсонов, я срочно вылетел в Лондон. Посетил семью лорда. Напомню, что это тот самый английский лорд, который после посещения Арцаха, где он видел, как по ночам летят ракеты "Град" из Шуши на Степанакерт, выступил в палате лордов и свидетельствовал о происходящем в Арцахе. Оказалось, у Пирсона был совместный бизнес с турецкой страховой компанией. Тотчас же турки поставили условие перед лордом: или отказываешься от своих слов об Арцахе, или потеряешь около пяти миллионов фунтов стерлингов. Мэлком Пирсон ответил незамедлительно: "Жизнь одного карабахского ребенка стоит для меня дороже любых денег". Вот с каким человеком дружила чета Солженицыных.

Лорд Пирсон в присутствии своей дочери и Игната передал мне слова Солженицына о том, что отношение свое к Карабаху он выразил в статье "Как обустроить Россию", опубликованной в многомиллионного тиража "Комсомольской правде".

Солженицын сказал лорду Пирсону правду. В статье той он действительно довольно четко выразил свою точку зрения: "Да ведь в те годы считалось: это совсем не важно, где границы проводить, еще немножко, вот-вот - и все нации сольются в одну. Проницательный Ильич первый называл вопрос границ "даже десятистепенным". Так Карабах отрезали к Азербайджану, мол, какая разница - куда, в тот момент надо было угодить сердечному другу Советов - Турции".

С великим писателем, великим гражданином было у меня и категорическое одно несогласие по вопросам отношения русских царей к Армении и Грузии. Об этом обстоятельно написано в книге "Между адом и раем". Но это уже другой вопрос. А сейчас, отмечая пятидесятилетие со дня публикации гениальной повести "Один день Ивана Денисовича", хочу искренне, от всей души поблагодарить для меня вечно живого Александра Исаевича Солженицына за то, что он излечил наше поколение от такого чудовищного недуга, как манкуртство - потери исторической памяти.