НАШ РОДНОЙ ВАРДАН АДЖЕМЯН

Антонина ПОВЕЛАЙТИТИ–МААРИ, прошедшая сталинские тюрьмы и лагеря, пережившая множество бед, каждая из которых могла сломать любого другого, не озлобилась, а сохранила веру и любовь в людей. Ее воспоминания подкупают искренностью и непосредственностью изложения. Сегодня мы предлагаем вниманию читателей ее рассказ о встречах с Варданом Аджемяном. Рамки газеты ограниченны, и поэтому он публикуется с сокращениями.

ЕЩЕ В ПЕРВЫЕ ДНИ НАШЕГО ЗНАКОМСТВА ГУРГЕН МААРИ ГОВОРИЛ, что у него есть очень талантливый и известный родственник, который работает режиссером в ереванском театре. Тогда я не обращала на это внимания, ибо не имела никаких надежд увидеть когда-либо эту знаменитость. Но пришел 1954 год, и мы нежданно-негаданно очутились в Ереване, жили в гостинице "Интурист", куда к нам приходили друзья и родственники Гургена. В один субботний вечер кто-то позвонил по телефону. Положив трубку, Гурген сообщил, что Вардан Аджемян, о котором он так много мне рассказывал, вернулся с гастролей и приглашает нас к себе. Гурген был очень взволнован: "Вот увидишь, Антонина, какой он прекрасный человек! Добрый, сердечный, простой. А на самом деле очень яркая личность, правда, маленького роста, но это не мешает ему быть великим. А его жена Арус - известная актриса, красавица".

Взять нас к себе пришел сам Вардан Аджемян. Он долго и сердечно обнимался с Гургеном. А мое появление на ереванском горизонте воспринял с искренней сердечностью. Я сразу же почувствовала в нем близкого, родного человека. Дома нас встретила жена Вардана тикин Арус, его верный и преданный друг, очень красивая женщина, милая, обаятельная. Она была удивительно гостеприимна и делала все, чтобы в их доме мы чувствовали себя хорошо. С тех пор Гурген, я и наша дочь Назик, которой было всего несколько месяцев от роду, часто проводили у них вечера. Гурген рассказывал свою "одиссею", а Вардан Никитич слушал его, нахмурив свои могучие брови. Они рассуждали о театре, литературе, искусстве, иногда горячо спорили. В доме Аджемянов бывали корифеи всех областей культуры. Только и слышала: заслуженный артист, талантливый писатель, выдающийся художник, знаменитый скульптор, замечательный поэт, опасный критик... Иногда мне становилось неловко, ведь самыми обыкновенными в этом доме были мы с Назик.

К ним часто приходили и родственники Вардана Никитича: мать Ханджяна, его сестры, а также семья Левона Аджемяна. Часто видела здесь и красивого молодого человека, очень беспокойного. Его черные глаза так и сверкали молнией. На мой взгляд, он выглядел несерьезным, и я даже удивлялась, что он делает здесь, в среде этих талантов и знаменитостей? Казалось странным и то, что он громко разговаривал, смело доказывал что-то и даже спорил с другими почетными гостями. Он чувствовал себя здесь своим, и мне казалось, что Вардан Никитич очень любит его.

Однажды, я спросила, кто такой этот мальчишка и что делает здесь в этом славном доме, где собирается избранное общество: таланты, заслуженные, выдающиеся... Вардан долго от души смеялся: "Этот, на твой взгляд, мальчишка - талантливейший молодой человек, Левон Ахвердян. Он искусствовед, театральный критик, пишет изумительные статьи, рецензии. У него так много энергии, что он не знает, куда девать ее. Потому и бушует, что еще очень молод, кроме того, настоящий холерик". Позже Левон Ахвердян стал тоже бывать у нас. Он почти всегда приходил вместе с Варданом Никитичем, и Гурген говорил: "Вот идет маршал со своим адъютантом..." И Вардан, и Гурген связывали большие надежды с этим молодым человеком, и он оправдал их.

КОГДА МЫ ПОЛУЧИЛИ КВАРТИРУ, ВАРДАН НИКИТИЧ ЧАСТО ПРИХОДИЛ навещать своего Гургена. Они мало разговаривали, и без слов хорошо понимая друг друга. Они были рады, что вместе. Какие там еще могут быть разговоры! Гурген своими нежными аристократическими пальцами барабанил по столу, насвистывая какую-то армянскую мелодию, кажется, Комитаса. А Вардан Никитич гордо, как и подобает маршалу, с поднятой головой, с руками за спиной разгуливал по кабинету, как по бульвару, и что-то обдумывал, планировал, постоянно поглядывая на часы. И вдруг неожиданно говорил: "Ну, мне пора! Я пошел в театр..." Тогда уж никакая сила не смогла бы удержать его. Гурген страшно сердился, что театр отнимает у него Варданчика (как часто он его называл), и всячески ругал театр: "Чтобы он сгорел, этот его театр! Замучил человека! Не дает даже поговорить спокойно..." И так годами, желая одного и того же, он добился своего...

Однажды рано утром зазвонил телефон, я взяла трубку, оттуда очень траурным голосом сообщили, что театр, где работает Вардан Аджемян, ночью сгорел... Я мчусь в спальню и радостно сообщаю: "Театр Вардана Никитича наконец-то сгорел! Теперь у него будет время говорить с тобой спокойно, не спеша". Хотела обрадовать Гургена, но получилось наоборот. "Вай! Вай! Вай! Что ты говоришь?! Какое несчастье! Бедный Вардан! Что он будет делать теперь, где работать? Ведь он и дня не проживет без театра, я знаю его... А ты, Антонина, чего радуешься?! Не стыдно тебе? Большое несчастье случилось, а ты будто враг..."

"Но ведь ты сам желал этого, говорил, чтобы он сгорел, этот театр. Он и сгорел". - "Мало чего я говорил, а ты и поверила", - ответил он. Потом, подумав, сказал: "А может, и хорошо, что сгорел... Театр-то был старенький, никудышный и совсем не подходил Вардану... Теперь он хоть отдохнет, пока новый построят".

Гурген любил рассказывать мне разные эпизоды из своей юности, а я слушала его с большим интересом, и все это очень живо сохранилось в моей памяти. Вот один из них. "Однажды в Ленинакане Наири, Армен и я ставили пьесу. С нами был еще один мальчишка, младше нас и очень маленького роста. Сочтя, что он может быть только суфлером, мы устроили его под сценой. Вот мы, "признанные артисты", играем и всячески ломаемся на сцене: то кричим, то деремся, то плачем... Словом, делаем все, как драматург велел, и гордимся, что у нас так хорошо получается. Вдруг этот мальчишка вылетает из-под сцены и кричит: "Вы не так играете! Вот так надо!" Представляешь, этот суфлеришка показывает нам, как надо играть! Без всяких церемоний я беру его за волосы (а кудри у него были шикарные, его даже "Пушкиным" называли) и пинком под сцену: "Кто ты такой, что учишь нас!" Отправили его на место и продолжаем играть...

Но через пять минут наш суфлер опять пулей вылетает из-под сцены и, по-режиссерски размахивая руками, кричит: "Вы опять халтурите! Я же показал вам, как надо играть! Бездари! Вам место не в театре, вам свиней пасти! Если бы только имел право, всех вас выгнал бы к чертовой бабушке!" Это уже было слишком! И опять мы (на этот раз уже втроем) берем его за черные кудри: "Марш отсюда! Не мешай нам работать! Как смеешь критиковать нас, бездарный суфлеришка!" Наш суфлер был обижен до слез. Уже из-под сцены он продолжал кричать: "Я покажу вам! Вот только вырасту..." Знаешь, Антонина, кто был этот мальчишка? Возможно, и сама уже догадалась. Это же народный артист СССР, главный режиссер Армянского академического театра, профессор, наш Вардан Аджемян. Кто мог знать тогда, что в этой кудрявой голове так много ума и таланта. Сегодня Варданчик - светило театрального мира и гордость нашего рода. А жизнь доказала, что нам на самом деле не в театре надо играть, а свиней пасти. Например, я, как тебе известно, оказался более годен быть пастухом, чем артистом... "

ПОМНЮ, КОГДА МЫ ЖИЛИ ЕЩЕ В ГОСТИНИЦЕ "ИНТУРИСТ", часто спускались в ресторан и там просиживали часами. С нами был Вардан, а также знаменитый Рачья Нерсесян, его мы находили уже за столиком, над которым так и кружились дымные облака. Талантливый артист все курил и пил, пил и курил. Мы присоединялись нему, и начинался настоящий "пир талантов, знаменитостей, выдающихся". На таких пирах, конечно, всегда присутствовал Левон Ахвердян, который тоже не хотел отставать от знаменитого Нерсесяна, и так же, как и он, пил и курил, курил и пил... Только один Вардан Никитич границ не переступал и никогда не напивался. За это я еще больше уважала его. А когда уже перед рассветом мы с Гургеном возвращались в свой номер, у нас происходил такой диалог:

"Вардан Никитич талантливей всех вас, но он никогда не напивается и не теряет человеческого достоинства. Возьмите с него пример! Разве нельзя быть и талантливым, и нормальным?"

"Это бывает, но редко. Наш Вардан исключение. А в общем-то все таланты со странностями. Они не подчиняются жизненным нормам, поэтому и выглядят ненормальными".

С какой целью было организовано "жюри", председателем которого был Вардан Аджемян, не знаю. По моему мнению, оно имело целью вырвать наших мужей из дома, чтобы, избавившись от нашего ига, они могли часами свободно просиживать в ресторане и бесконечно разговаривать, спорить о театре, культуре, литературе и еще бог знает о чем... Конечно, я всячески протестовала. Но кто меня слушал! Мои слова возымели силу лишь, когда Гурген после одного из таких собраний "жюри" заболел. Вот тогда я и вылила всю свою обиду и желчь на организатора, как я думала, этого подозрительного "жюри" Левона Ахвердяна! " Ну скажите, разве он товарищ вам? Мальчишка, а водит вас за нос, вот таких солидных, заслуженных. Он же холерик, у него так много энергии, потому и придумывает разные эти чертовы "жюри". Разве вам угнаться за ним?"

В ответ на мое возмущение Гурген покорно молчал и только стонал в постели, а Вардан Никитич, разгуливая по спальне, смеялся и говорил, утешая меня: "Все будет хорошо. А избавиться от Левона - как можно! Он же моя правая рука. Что бы я делал без него! Он очень интересный человек. Огонь. Как будто темперамент всей Армении вселился в него. А нам, творцам, общаться с такими пламенными людьми необходимо. Ты только не волнуйся, Антонина, ничего страшного. Как только Гурген поправится, мы опять будем заседать в "жюри".

Вардан Аджемян любил своего измученного, больного брата. Он был единственным, кто никогда не оставлял Гургена в беде. А когда мы уезжали в Литву, писал ему письма. Хочу привести одно его письмо, написанное за год до смерти Гургена Маари. "Мой родной Гурген! Получил твое письмо, которое давно ожидал. Ты так поздно написал его, что даже твое перо не может найти этому оправдания. Рад, что ты есть! Что ты шутишь, что ты живешь и... что ты похож на себя. Мы, все Аджемяны, живы-здоровы. Слава богу! А больше нам ничего и не надо.

Нет больше Папаза. Собираемся справить его 80-летний юбилей. Папаз был великим артистом, и чем дальше, тем более великим становился. Все великие после смерти становятся еще более великими. Я, как всегда, очень перегружен. Этого проклятого главрежиссерства будто не хватало мне, а теперь еще и ленинаканский театр… Уже вышла в свет моя книжка "Улыбка " - дружеские шаржи. Ты там тоже есть. Не знаю, где проведу лето, но писать тебе буду, только сообщи свой адрес. Я знаю, ты не можешь спокойно сидеть на месте, все время работаешь. Пиши, над чем теперь работаешь.

Привет от всех. Сердечный привет Антонине. Твой Вардан.

Ереван, 1968. VI. 2".

ПРОШЛИ, ПРОМЧАЛИСЬ ГОДЫ. КОНЧИЛИСЬ ЗОЛОТЫЕ ДНИ. Давно уже нет Гургена, и "жюри" распалось-рассыпалось. И Вардан Никитич очень изменился, как будто постарел. А его "адъютант", тот неспокойный молодой человек, организатор всех затей, Левон Ахвердян стал солидным доктором, видным деятелем искусства. Я больше не смею называть его "мальчишкой" и давно уже не сержусь на него за все его проделки, а чувствую только уважение и большую благодарность за то, что он был спутником наших великих Аджемянов и сопровождал их по крутым ереванским дорогам...

После смерти Гургена Маари наш дорогой Вардан Никитич не забывал дом своего брата, часто приходил к нам. Заходя в кабинет, с болью смотрел на диван, где всегда сидел его любимый Гурген, с нетерпением ожидавший его прихода. "Теперь я остался один, сирота", - с искренней болью говорил он. Вардан Никитич с любовью и печалью рассматривал все углы, будто проверяя, все ли на месте, потом говорил: "Антонина, ты молодчина, браво!" С особым вниманием разглядывал фотографию, где они вместе с Гургеном. С большим интересом смотрел на фотографию Вана, подходил все ближе, ближе, смотрел и никак не мог оторваться. Как и Гурген, он, видимо, очень любил свой родной город и тосковал по нему. И вдруг неожиданно, как в былые времена, взглягнет на часы: "Ну, Антонина, держись! Не унывай! Я буду навещать тебя... Сейчас мне пора! Я пошел в театр".

1977 год. 16 января. Под вечер Вардан Никитич позвонил мне по телефону: "Алло! Антонина! Как живешь? Что делаешь? Чем занимаешься? Почему не приходишь к нам? Почему не звонишь? И почему не видать тебя в театре? Приходи! У нас идет новая французская пьеса. Очень интересная. Режиссер другой, а я руководитель постановки. Звони и приходи, я все устрою... Я теперь очень занят, страшно устаю, но через неделю освобожусь от всех дел и приду..."

"О-о-о! Вардан Никитич! Как хорошо, что вы позвонили, - радостно трещу я в трубку.- Не так давно видела вас по телевизору. Вы хорошо выглядели, очень бодро и энергично рассказывали... Я так рада, так рада, что вы чувствуете себя хорошо и работаете на всех фронтах. Признаюсь, я любовалась вами: вы стали так похожи на Гургена, так мне напомнили его... Как я рада, что вы есть и что так много еще энергии у вас".

"Спасибо! Ты, Антонина, всегда умеешь сказать что-то приятное, хорошее... Правда, работаю я очень много, но что с этого... Что с этого, что я выступаю, что работаю, как проклятый, что с этого... Через неделю обязательно приду и тогда обо всем поговорим. До свидания, Антонина, до свидания!" Он был взволнован, как никогда, голос у него дрожал. Это были последние слова, которые я услышала от нашего родного Вардана Аджемяна.

А через неделю он и вправду освободился окончательно ото всех дел, но прийти уже не мог... 24 января Алиса Ханджян позвонила мне и сообщила, что нашего дорогого Вардана больше нет...

Сразу же скрылось ереванское солнце, и черные тучи повисли над горизонтом, ибо погасла еще одна звезда, одна из самых ярких. А для меня ушел из жизни единственный и последний родной человек в Ереване, многогранный талант, яркая личность, выдающийся мастер театрального искусства. Я горжусь, что имела честь знать его.